Летучий голландец - страница 96

В больнице Камберлоо Томас Вандерлинден откинулся на подушку. Я смотрел, как он делал несколько глубоких вдохов через кислородную маску. Открытие, что он был сыном Роуленда, действительно поразило меня. Я терялся в догадках, что может выясниться дальше. Томас собирался сказать что-то еще, но как раз в этот момент вошла медсестра с какими-то таблетками для него.

– Хватит на сегодня, – сказала она мне.

– Я приду завтра? – спросил я Томаса. – У меня возникла тысяча вопросов.

Он слабо улыбнулся.

– У меня готова тысяча ответов, – сказал он.

В тот вечер моей жене удалось отделаться от подготовительных мероприятий к суду на Побережье, и мы поговорили несколько минут по телефону. Я вкратце рассказал ей о последних событиях в истории Томаса Вандерлиндена. Ее больше всего удивило, что Рейчел не рассказала Роуленду и Томасу, что они отец и сын. Было бы хорошо, если бы отец и сын признали друг друга, подчеркнула она.

Я сказал, что меня больше всего потрясло то, что идея прислать к ней в дом незнакомца принадлежала самой Рейчел.

Моя жена возмутилась совсем не так, как я ожидал.

– Разве для настоящей любви не нужно знать человека полностью, изнутри и снаружи? – спросил я. – Я хотел сказать, разве настоящая любовь не начинается там, где кончается тайна? И к тому же, разве неправда, что женщин больше интересует надежность и все такое? А никакая не тайна?

– Наверное, ты прав, – сказала она, но уверенности в ее голосе не было.

Томас Вандерлинден умер той же ночью, за несколько минут до полуночи. Я узнал об этом только на следующий день, когда зашел купить кофе для своего визита к нему, и какой-то инстинкт заставил меня позвонить в больницу из телефона-автомата рядом с «Тимом Хортоном». Сквозь витрину кафе я видел посетителей, которые болтали друг с другом, читали газеты, жевали пончики; у всех были дела, им было куда идти. Я смотрел на них, а дежурная сестра в этот момент говорила мне, что Томас тихо умер во сне.

Я повесил трубку и немножко постоял. Я буду скучать по Томасу. За то короткое время, что мы были знакомы, я к нему очень привязался. Я думал, что понимаю, какой он человек: ученый, созерцатель, живший на обочине увлекательных жизней других людей, а его собственная жизнь была довольно скучна.

Вряд ли я мог ошибаться сильнее.

НА ПОХОРОНАХ ВЫЛА ЖЕНЩИНА.

Это было на третий день после смерти Томаса Вандерлиндена; похороны проходили на кладбище Маунт-Хоуп. Я не люблю похороны и, честно говоря, не хотел туда идти. Но Томас специально попросил своего адвоката позвать меня, и я не знал, как отказать в просьбе умершему человеку.

Поэтому я поехал на кладбище, которое, как и большинство кладбищ, когда-то находилось на окраине города, чтобы людям не приходилось постоянно вспоминать, что они смертны. Но Камберлоо рос и рос, пока не окружил старый погост осторожным кольцом. Здесь были похоронены многие старые семьи, заселившие этот город почти два века назад, и вечный сон их теперь тревожит рев машин, который они и вообразить себе не могли. Кладбищенские дубы, когда-то возвышавшиеся над всеми зданиями, которые эти люди прошлого видели в своей жизни, кажутся низкорослыми рядом с самыми что ни на есть обыкновенными высотками.

Я вылез из машины и прошел через северные ворота, минуя стоявшие вперемешку старые и новые надгробия: к основателям Камберлоо уже присоединились тысячи людей, позже приехавшие со всего мира, и все они в конечном счете зовутся «иммигрантами-землевладельцами». Некоторые из умерших родились в странах, где принято украшать надгробные камни фотографиями покойных. Лица многих уже стали такими же призрачными, как, наверное, и их владельцы. На старых надгробиях я с трудом смог разобрать имена. Создавалось впечатление, что эти камни стоят здесь теперь, чтобы напомнить о Смерти как таковой, а не о смерти конкретного человека. На некоторых могилах лежали свежие цветы, и я невольно вспомнил Томаса Вандерлиндена, который по утрам занимался своими клумбами. Мое знакомство с ним продлилось даже меньше, чем жизнь любого из его морозостойких однолеток.