Помаргивающие светлые глазки Пабджоя сочувствия не выражали. Время от времени он тыкал в один из своих желтых блокнотов острым жестким карандашом или сдувал с рукава невидимые пылинки: никаких тебе коробочек с крышечками. Мой рассказ ему явно не нравился. Как только я закончил, он испустил глубочайший вздох, будто сбросил тяжкое бремя, и поправил и без того аккуратную стопку блокнотов.
— Ты свалял дурака, Кэри, — сказал он напрямик, — И вся твоя поездка оказалась пустышкой. Что прикажешь доложить министру? Что мой человек, заявившись в Париж, спровоцировал убийство агента, был предупрежден лично Вавром, чтобы убирался к черту и в конце концов дал себя поколотить молодчикам из контрразведки… А после этого, извольте радоваться, он тут, в Лондоне, и весь в синяках… Это уж, Кэри, просто из рук вон!
Я был близок к тому, чтобы затолкать изысканные выражения шефа назад, в его паршивую глотку. Кулаком. Но тут как раз вошла Пенни с чаем и бисквитами и у меня оказалось несколько минут, чтобы взять себя в руки. Она выглядела такой свеженькой и спокойной в своей белоснежной блузке. Я попросил у неё аспирину.
Пока Пенни разводила аспирин в стакане с водой, мы не проронили ни слова. Потом Пабджой осведомился, что я намереваюсь делать дальше.
— Во-первых, приведу себя в порядок, на это уйдет несколько дней. Во-вторых, вернусь в Париж — не надо было оттуда уезжать. В-третьих, свяжусь с Баумом и Шаваном. В-четвертых, отыщу Ариану Сегюр. В-пятых, покопаюсь ещё в прошлом Маршана.
— А если они тебя опять поймают и отметелят? — в голосе Пабджоя уже слышалась привычная ирония, и он изобразил в блокноте первый квадратик, которому надлежало превратиться в кубик.
— Придумаю себе новую легенду, бегать постараюсь попроворнее.
Пабджой смерил меня задумчивым взглядом и отхлебнул чаю. Потом нажал кнопку внутреннего телефона и попросил Пенни связать его с Вавром.
— Mon cher ami, — начал он сладко, — c'est un plaisir de vous parler. Как приятно говорить с вами, дорогой друг! — И вслед за тем поведал Вавру, что несколько огорчен: один из его людей был… как бы это сказать… допрошен в ДСТ. И довольно жестко — так не принято между двумя дружественными службами. Скорее всего, произошло недоразумение, не так ли? Он помолчал, выслушивая объяснения Вавра, и вид у него был при этом смущенный. Затем продолжил:
— Между собой мы можем говорить прямо, правда ведь? Так вот, была применена… мм, грубая сила. Это достойно сожаления. — Он снова помолчал и послушал, и, наконец, с выражением самого сердечного дружелюбия положил трубку.
— Так дело не пойдет! — заявил он тут же, — Этот тип утверждает, будто ничего не знает. Говорит, что беседовал с тобой один раз и больше ты у них не был. Настаивает на том, что это ошибка, и по-прежнему требует, чтобы мы не лезли не в свое дело.
— А чего ещё вы ждали от Вавра? Французы — самые наглые и беспринципные лгуны, это всем известно.
— От Вавра я такого не ждал, — возразил Пабджой. — Если тебя поколотили с его подачи — это, кстати, вполне возможно, — то он бы мне тут же сказал. И добавил бы, что если ты не уймешься, тебя ещё сильней отделают. Ты уверен, что это была его команда?
— Еще как уверен! — сказал я злобно, — Могу предъявить синяки.
— Как-то не вяжется, — усомнился Пабджой, — Не похоже это на Вавра, хоть убей. Вероятно, дело далеко зашло и его министр на него наседает. Но, черт возьми, я никому не позволю так со мной поступать!
