Он следовал за главным врачом к палате, на которой было написано: «Аптечка». Дверь была открыта. Безоконное помещение состояло только из полок, холодильника и запираемых шкафов—витрин, в которых находились сотни ампул, мазей и коробок медикаментов. В открытых шкафах лежали одеяла, шприцы, марлевые повязки, пачки пластырей и термометры. В помещении плохо пахло больницей. Запах. Пуласки ненавидел его больше всего на свете после смерти своей жены.
Рядом с палатой медикаментов находилась палата медсестер. Только что оттуда вышел огромный мужчина с густой окладистой бородой и кустистыми бровями. Он был примерно одного возраста с Пуласки, пятьдесят с небольшим, и ему не нужно было представляться, на нагрудном халате его халата стояло – доктор Генри Вольф. Штайдль уже упоминал медицинского директора, который отказывался подавать Пуласки руку. Пуласки ничего другого и не ожидал. Еще больше, чем больничный смрад, он ненавидел врачей. И этот доктор Вольф был на него очень похож. Не только из-за желтых кончиков пальцев, которые выдавали его как заядлого курильщика. Его черты лица были такими же старыми, злыми и циничными, как у Пуласки. Разглядывая себя каждое утро во время бритья, он спрашивал себя, как долго еще будет выносить свою работу. Без сомнений, они были одного поля ягоды. Он понял это с первого взгляда. Напротив, элегантный главный врач был также безвреден как дамский револьвер с влажным пистоном.
Как узнал Пуласки, доктор Вольф сделал Наташе ЭКГ, установил ее смерть, оформил свидетельство о смерти и вызвал уголовную полицию. Обычно, это на себя берет ближайший лучший сельский врач, но в этом случае, в этом не было необходимости. Судя по впечатлениям, и Пуласки до сих пор выигрывал, учреждение располагало большим количеством врачей, чем ему нравилось.
Он снова подумал о письме.
«Всегда есть другие, которые приходят ко мне по ночам». Кто, Наташа? Врачи?
Пуласки вступил в палату.
— Это помещение всегда открыто?
Вольф прислонился своей неуклюжей фигурой к дверному проему и заглянул в палату.
— Витрины с психотропными препаратами и рецептурными препаратами закрыты. Так гласит инструкция.
Все согласно инструкции! Конечно. Разум Пуласки говорил ему, что помещение также должно быть закрыто и должно открываться только вовремя выдачи медикаментов.
— Если сестры срочно нуждаются в марлевых повязках, они должны быстро прийти на склад, — дополнил Штайдль. – не обязательно запирать это помещение.
— Не обязательно? – Пуласки, кряхтя, присел на корточки. – Тогда еще раз посмотрите на палату двадцать семь. – С какими идиотами он должен здесь работать?
Пуласки сделал несколько фотографий, затем отодвинул осколки стекла на полу и встал на колени перед витриной. По краям расколотого витринного стекла находились синие матерчатые волокна. Пока Пуласки складывал несколько обломков в полиэтиленовый пакет, Вольф и Штайгель перешептывались за его спиной. «Довольно поздно, чтобы оспаривать», — подумал он.
— Ни одна из ночных сестер ничего не слышала, — наконец, проворчал Вольф.
Ничего удивительного. Пуласки посмотрел на синий кусок ткани, который лежал под стеллажом. Недостающее полотенце из комнаты Наташи.
— Кто-то заглушил осколки стекла тканью и осторожно удалил обломки из рамки, — объяснил он.
— Кто-то? – отозвался Вольф. – Кто, кроме Наташи, должен был обеспечить себе доступ к лекарствам?
— Скажите это мне! – Пуласки не удержался от циничного тона. В этом учреждении все были убеждены в том, что малышка покончила с собой. Тем не менее, неустойчивый человек довел себя до самоубийства.
Вольф сдвинул брови.
— Штайдль сказал мне, что вы нашли предсмертную записку. Что в ней?
— Это в высшей степени было бы интересно каждому здесь, — кратко ответил Пуласки. – Но она доказательство. Я не могу показать ее вам.
«Промежутки становятся короче и короче. Они снова приходят».
Кто, Наташа? Врачи?
«В темноте.
Эти боли!»
Пуласки думал о письме и о месте, где Наташа его спрятала. Эти боли! Слова в письме были находкой для каждого судебного психиатра. После того, как прокурор прочтет письмо, он вряд ли решиться не согласиться с вскрытием. Как давно это было, что Пуласки просил о вскрытии? Пять лет? О, Боже, он уже так долго и продолжительно работал в уголовной службе, что мысль об аутопсии показалась вечностью?
