Конь понес его медленнее. Подъем становился круче. Камни, серые, ржавые, покрытые мхом, лежала, как овцы, уставшие от восхождения. С каждым шагом отваливались куски каменистой породы и с шорохом — сперва нарастающим, а потом замирающим — скатывались вниз. Конь приседал на задние ноги и дрожал всеми мышцами. Он осторожно переставлял передние ноги и ощупывал ими тропу, как руками. Крутизна кончилась — впереди ровная площадка.
Зарлык слез с коня и огляделся. Горные отроги сбегали вниз, распростертые как крылья. Чуть повыше лежали снеговые склоны и поля. Из-под снега пробивалась местами трава. Тонкими сверкающими нитями ветвились в траве ручьи. Воздух был разрежен, резок и чист, и легким гулом разносились в нем поднебесные шумы — таяние снегов, шелест ручейков и движение камней. Внизу расстилались холмистые пастбища, а слева, за отрогом, виднелся краешек поселка — белые фермы и несколько домиков вдоль темной полоски реки.
Зарлык остановил коня, а сам влез выше, — отсюда ползти уже некуда, потому что впереди ущелье, на дне которого блестела шоссейная дорога. И здесь он просидел до вечера, глядя вниз, на дорогу.
Солнце успело обойти его слева, тени от валунов, длинные и косые, обламывались над обрывом и падали вниз, сливаясь с черными тенями скал. Шоссейная дорога поверяла свой глянец.
Конь перестал щипать траву, оцепенело стоял внизу. Вдруг он вскинул голову, прислушиваясь. Снизу донесся тихий гром.
Нет, громыхал не гром, обещая грозу, — это ровно гудел мотор, и острые глаза Зарлыка сразу же разглядели машину. Она медленно ползла из черного ущелья к полоске света.
Кто бы это мог сейчас ехать? Наверно, это Урыльцев с друзьями возвращается домой. У Жиренше они славно погостили, ничего не скажешь. Одной водки выпили ящик, бешбармаку съели целый котел. Зарлык сглотнул слюну: в животе заурчало от голода. Пейте, ешьте, веселитесь на мои денежки, на мой костюм, дорогие гости! Угощайтесь, не жалейте свои животы, распускайте пояса, лейте в глотку вино, набивайте брюхо бешбармаком, дорогие гости! Что вам сделает Зарлык? Ничего вам не сделает жалкий мальчишка. Зачем бояться его? Разве есть у него заступники? Отец его — тихий, спокойный человек, никому резкого слова в жизни не сказал. Разве станет он шуметь и скандалить? Разве найдется человек в поселке, кто стал бы спорить с Урыльцевым? Так что пейте, дорогие гости, ешьте на здоровье, набивайте животы бараниной! Жир стекает по рукам? Нате вам полотенце, утрите себе локти. А вот вам и шорпа — жирная, острая, тающая во рту, ароматная шорпа…
Над ущельем повис камень. В глазах Зарлыка темнеет, грудь захлестывает горячей волной… Толкнуть бы его вниз! Камень, падая, стукнется о выступ, опишет дугу, и зашипит, оползая, гравий. Затихнет и, нарастая, снова понесется вниз. Да, только и всего — толкнуть!..
…Налетел ветерок из восточных ущелий, затрепетала рубаха, грудь охватила прохлада. Зарлык сидел над обрывом, закрыв глаза, и видел себя дома. Вот мать укачивает Мурзу, младшего братишку. Керосиновая лампа стоит на подоконнике, бросая жидкий свет на братьев и сестер, спящих на полу.
Не снимая малыша с рук, мать подает Зарлыку миску с холодным мясом, хлеб, наливает кумыс. Зарлык ест долго и жадно, глаза его, помутневшие от голода, ничего не видят.
— Отец спит? — спрашивает он.
Отец не спит. Он лежит в углу, положив руку под голову, покрытую полотенцем. На полу стоят бутылочки с лекарством и алюминиевая кружка с водой.
— Эке, ты знаешь, денег не выписали…
Тон Зарлыка спокоен, будто не ему, а другому отказали. Он сообщает об этом с некоторым даже торжеством, желая удивить отца.
— Где ты пропадал? — спрашивает отец.
— В табун ездил, у Байбенова был…
— Все там в порядке?
— В порядке, конечно. Ветеринар приезжал, посмотрел, уехал.
— Ну ладно, ложись спать. Нармин, дай сюда Мурзу, а сама тоже ложись. Пора уже спать.
…И дальше ему представлялось уже утро. В доме только дети. Они спят в разных концах комнаты. В тусклое окошко пробивается солнце. Зарлык подтягивает к себе Сапара, младшего брата, уже школьника, но тот не просыпается. Зарлык щекочет его пятку. Нога сокращается, как у лягушонка, прячется под одеяло. Оттуда несется бурчанье, а спустя минуту спокойное сопение: Сапар опять спит.
