Лето, бабушка и я - страница 3
Смотри, ты когда матерью станешь, рожай до тех пор, пока девочку не родишь! Сыновья — счастье, а дочь — это ангел. Для женщины спасение — только в дочери. Это ты сейчас не поймешь, а когда станешь большая, молись, чтобы тебе Бог дочь подарил.
Я возвращалась убитая, засыпала, как бревно, а твоя мама вставала, убирала нашу комнатку — что там было убирать! Мыла пол, осторожно кровати двигала, чтобы мы не проснулись. Утром встаем — а дом блестит. Господи, как я могла еще ее наказывать за что-то! Но я боялась.
Вот голода не боялась, на улице остаться не боялась, а бесчестия — как огня. Что я за детьми не услежу, они по дурной дороге пойдут — только не это, Господи, только не это! Ведь на них и так в школе косо смотрели. Дети троцкиста — это клеймо. Но мои золотые все понимали и изо всех сил старались быть лучше всех. Особенно твоя мама.
Неужели это я, темная деревенская баба, ее родила?! Она-то уж точно ничего не боялась. Чего она только не знала, чего не умела! Да она и сейчас такая — лучше дочери ни у кого нет в мире, и никто меня не переубедит. Она меня так берегла, все плохие новости утаивала.
Когда ее отец умер в ссылке, ее вызвали в КГБ, а она уже почти взрослая, четырнадцать лет. Пришла в кабинет, почувствовала, что все не так, как обычно. Эти люди все-таки были не совсем звери, видят, что девочка — сталь, прямая как стрела, а все же об отце речь, и надо ей нанести удар.
Объяснили, что отец скончался от болезни. Она оттуда ушла и мне не сказала. Так и держала в себе долго, а потом как-то от других людей весть пришла. Я и не верила никогда до конца, что он умер. Может, думаю, ошибка, перепутали, а он возьмет и вернется.
Или когда у нее был туберкулез — знаешь это? Я детей всегда хорошо кормила, одевать не могла, а кормить — получше тех, что с отцами жили. Да все-таки, наверное, столько переживаний ребенку выпало, она и заболела.
Она зашла в кабинет без меня, строго сказала: мама, ты тут посиди, а врачу говорит — если у вас есть мать или нету — но была же? Ради нее не пишите диагноз. Вы мне скажите, что делать, я вылечусь.
Врач глаза вылупила: вы что, говорит, как можно?! Не имею права! А девочка моя ей: хотите, на колени встану? Мама за дверью сидит, если она услышит про туберкулез, она там же умрет, я знаю. Ничего вам не будет, поверьте. Напишите что-нибудь нестрашное, а мне отдельно — что надо делать, чтобы вылечиться.
Не знаю, как, но врач поддалась. И представь себе — вылечилась твоя мама! А мне сказала уже много лет спустя. Я, конечно, переживала, но уже не так было страшно.
Отец ее любил особенно. Старшая, девочка — это понятно, но он говорил, что она больше всех на него похожа. Он же был очень музыкальный — играл на гитаре и таскал меня на танцы. Меня! Ну, а я что — куда муж поведет, туда и иду. Откладывал деньги на пианино дочке. Она же потом на всех инструментах играла в школьном оркестре, а пианино там так и не было. Твоя мама хотела, чтобы у нее дети играли и чтобы сделать домашний оркестр. Никто из вас не сгодился на это дело.
А вообще он был такой отец — если, не дай бог, увидит, что я детей наказываю, — гром гремел и молния разила! А что мне было делать? Одно я знаю точно: кто ребенка щадит, тот губит его. Древние говорили — возьми ребенка в кулак, все, что торчит по сторонам, отсеки, а что у тебя в руке осталось, то и воспитывай. И права ведь оказалась. Конечно, при отце они были бы другие. Лучше ли, хуже, не знаю, но — другие. Я что смогла, то и сделала. Наверное, при отце они выросли бы счастливее. А у меня цель: чтобы они были живы, здоровы и с добрым именем. Что хотела, того и добилась. Не до конца, правда…
Потом, когда они выросли, мне стало полегче. И войну пережили, и все стало понемногу налаживаться, и институты закончили, и семьями обзавелись, и дети у них пошли, дети! — я уж думала, сейчас немного передохну. Что? Детей растить — разве это труд? Это радость. Что вы понимаете в жизни? Когда у тебя есть крыша над головой, никто ночью за тобой не придет и не арестует, руки-ноги на месте — на что тут можно жаловаться?
