— А эти закуски, что конкретно они собой представляют?
— Маринованные моллюски, омары…
Он слышал свой голос, бойко перечислявший замысловатые названия, но ему казалось, что говорит кто‑то другой. И не хватает воздуха.
С той секунды, как Эрик увидел эту высокую длинноногую женщину в шикарной коричневой шляпе, он ощутил пьянящий прилив восторга, и его сердце понеслось, словно игрок к заветной зоне.
У Эрика возникло странное ощущение, будто он уже давно знает эту женщину с темными глазами, вспыхивающими таинственными искорками, хотя на самом деле только что с ней познакомился. Она не была точной копией того нежного создания, которое являлось ему в мечтах, но он готов был признать, что реальность намного превзошла его фантазии.
— …и мы договорились, что будет пара закусок и два холодных блюда…
Может, он городит какую‑нибудь несусветную чушь? Похоже на то, потому что миссис Гранателли начала качать головой: нет, нет, нет. И когда она повелительно подняла руку, он сразу умолк, а его взгляд вопросительно остановился на дочери.
— Мама спрашивает, а где же итальянское ассорти?
Она не самая красивая женщина, какую он когда‑либо видел. Но дело совсем не в этом. У нее высокий рост, стройная фигура, хотя тело уж особенно роскошным не назовешь. Да и лицо чуть более угловато, чем это требуется для совершенной красоты. Рот капельку великоват. Губы полные, причем нижняя кажется припухшей, словно ее недавно целовали.
Он надеялся всем сердцем, что это не так.
— Ассорти — это прекрасно, — согласился он с деланным энтузиазмом. — Но нам подумалось, что на свадьбе всегда есть основание опасаться, что кому‑то оно может попасть на одежду, и все это масло…
Волосы мисс Гранателли выбивались из‑под шляпы изящными волнами цвета темного меда. Мать и дочь обменялись быстрыми и многословными репликами по‑итальянски, после чего Фрэнки, нетерпеливо махнув рукой, сказала:
— Мама все равно настаивает на ассорти. И еще она хочет точно знать, что входит в каждую из перечисленных закусок.
Эрик следил за тем, как соблазнительно двигались ее губы, и до него не сразу дошел смысл услышанного.
— Вы хотите сказать, что она… что ей нужен список продуктов, входящих в состав этих закусок? — наконец сообразил он.
Мать и дочь одновременно кивнули, и Эрик пустился в подробное перечисление по памяти, разбирая одну закуску за другой:
— Моллюски, потом печеночный паштет, бекон, сливочный сыр, оливки и шпинат в слоеном тесте…
Тереза перебивала его почти на каждом слове, предлагая что‑то добавить или убрать, а поскольку она говорила исключительно по‑итальянски, Фрэнки все это переводила с явным и все нарастающим нетерпением.
Эрик вежливо записывал все предложения. Довольный тем, что обсуждение затягивалось, он все‑таки чувствовал и некоторое беспокойство оттого, что уже с самого начала с меню возникли такие сложности.
Через полчаса после начала их беседы Тереза с помощью Фрэнки задала вопрос о количестве порций.
— Вы понимаете, миссис Гранателли, нам представляется излишним кормить гостей досыта закусками, так как у них впереди обильный обед. — Он назвал точные цифры по каждому наименованию, пояснив, что количество порций определялось по числу гостей и потребляемому в среднем объему пищи. — У вас ожидается четыреста гостей — значит, по три закуски на каждого.
Услышав это, Тереза заволновалась, отрицательно замотала головой и опять с пылом заговорила, явно возражая против чего‑то.
Эрик терпеливо ждал перевода. Жаль, что у него так мало опыта в этом виде обслуживания клиентов. Но всегда надо с чего‑то начинать, и потом, его шеф‑повар Гас Вилатшети — гений кулинарии. Правда, он немного вспыльчив, но, как Эрик успел убедиться, таковы почти все его коллеги.
Кстати, если говорить о том, что с чего‑то надо начинать, размышлял он, пока его собеседницы в очередной раз долго и многословно переговаривались между собой, надо бы ему придумать самый простой и эффективный способ поближе познакомиться с этой Фрэнки.
Эрик заполнял время ожидания тем, что бросал быстрые взгляды на ноги Фрэнки, узкие полоски которых открывались между верхом высоких кожаных сапог и подолом юбки в красную клетку. Он мог сказать только то, что они необычайно длинные, и в течение нескольких секунд даже пофантазировал относительно их формы.
