Какое‑то шитье. Похоже на мамин ковер‑одеяло, только верхняя часть непростегана. Неужели Джози с Консуэлой его распороли? Он недоуменно уставился на экономку.
— Что это такое? Что это значит?
— Джози делала тебе новое одеяло, чтобы подарить к Рождеству. Сюрприз.
Он снова стал разглядывать одеяло и теперь увидел, что кусочки ткани — другие, более яркого цвета, а строчка мельче, чем старая.
— Она оставила его, — сказала Консуэла. — Говорит, оно ей больше не нужно.
— Ты знала, что она его шьет? — Льюк продолжал удивленно разглядывать рукоделие.
Консуэла кивнула:
— Я помогла ей снять со стены старое, чтобы она могла срисовать.
— Но почему? Зачем она это делала?
Консуэла коварно усмехнулась:
— Подумай сам, Льюк. Однако быстрее шевели мозгами. Когда я уходила, она почти кончила укладываться.
Льюк вспомнил тот день, когда Джози впервые увидела ковер‑одеяло, сделанный матерью. В ушах прозвучали ее слова: «Сколько любви вложено в эту вещь! Ручаюсь, вы ее чувствовали, когда им укрывались».
Неужели Джози хотела вот так же обернуть его в свою любовь? Это не обычный подарок, думал он, не тот, что дарит служащий своему начальнику к Рождеству или один приятель другому. Нет, в него вложены личные чувства. Это подарок от любящего сердца.
В углу вышивки он увидел слова: «Стремись к звездам», и ком застрял в горле. Ваша мама хотела, чтобы вы следовали своим мечтам, сказала она.
Так когда же я перестал мечтать? — размышлял он сейчас. Как только перестал доверять людям. И больше не следил за падающими звездами.
От шитья пахнуло знакомыми духами. Подняв ткань к лицу, он стал жадно вдыхать запах.
Долгие годы он не был избалован вниманием. Мать погибла, отец замкнулся в себе, жена его бросила, а сам он воздвиг крепкую стену, отгородившую его от людей. Крепость должна была уберечь его от обид, но превратилась в камеру.
Потом появилась Джози — все понимающая, душевная, с ямочкой на щеке. Она пробила брешь в его обороне. Зачем он остался внутри своей тюрьмы, когда дверь отворилась? Не поверил любимой женщине?
Любимая женщина. Грудь его заполнило вдруг чувство восторга, появилось сознание цели.
Любимая женщина. Конечно, Джози, только она. И если это рукоделие означает то, что он думает, значит, она его тоже любит. Вдвоем можно добиться счастья, а ради счастья стоит рискнуть.
Как права Консуэла! Джози — лучшая женщина, встреченная им на своем пути. Что я за дурак! Позволить ей исчезнуть только из страха, что она уедет когда‑нибудь? Да она же уезжает сейчас, Господи Боже мой!
Нужно ее задержать. И оставить рядом с собой, до конца жизни.
Подойдя к Консуэле, он запечатлел на ее щеке долгий поцелуй.
— Ты старая кумушка, которая вечно сует нос в чужие дела. Но за это я тебя и люблю!
Полное лицо экономки покрылось морщинами от широкой улыбки, а множество подбородков задрожало от удовольствия.
— Побереги свои нежности для Джози.
Но Льюк не слышал — он уже бежал к двери.
— Вот черт! — Джози, с досадой колотившая по рулю, нечаянно нажала на гудок.
Опять ее машина застряла в грязи. Все как тогда. Стремясь уехать с ранчо как можно скорее, она выбрала кратчайший путь, мимо конюшни, и теперь готова была убить себя с досады. Господи, ну как я могла забыть, до чего раскисает эта дорога!
Может, подложить картон под колеса? Уж чего‑чего, а картона хватает: вся машина забита коробками с ее имуществом. Не вылезая из машины, она повернулась к заднему сиденью и оторвала несколько картонных крышек.
С картоном в руках она смотрела в ветровое стекло, не решаясь выйти. Дождь лил как из ведра — так же точно, как в день ее приезда.
Вода никого еще не убила насмерть, сказала она себе. Не сидеть же здесь до бесконечности, пережидая дождь. Уже начинает темнеть, а мне нужно убраться из этого места сегодня, чего бы мне это ни стоило.
Решение покинуть ранчо дорого ей далось: она чувствовала себя так, словно сердце ее вырезали из груди.
Натянув на голову капюшон, Джози рывком распахнула дверцу. Холодный дождь захлестал по лицу. Держась за кузов машины, девушка добралась до задних колес и нагнулась, чтобы подложить под них картон. Результат был равен нулю: в считанные секунды картон размяк, и все усилия пропали даром.
