— Понятно.
— Что вам понятно?
Понятно именно то, что я предвидел с самого начала, подумал он. Пальцы его сжались в кулаки с такой силой, что даже косточки побелели. Сегодня на балу она попала наконец в свою стихию. Почему же мне это кажется неожиданным, словно удар в солнечное сплетение?
Он зашагал к двери, не оглядываясь:
— Уже поздно. Мне пора домой. — Повернув ручку двери, он вышел в ночь.
Джози звала его, пока он влезал в свой джип, но он делал вид, что не слышит. Притворялся, что не видит девушку, застывшую в дверном проеме. Включил зажигание и умчался, вздыбив кучу гравия.
Нет смысла тянуть волынку, думал он. Ничего не светит в будущем нам двоим. Ничего не было, и ничего не будет. Он сжал зубы так крепко, что заболели челюсти. Надо быть дураком, чтобы на что‑то надеяться. Такие на ранчо не задерживаются — это было ясно сразу. Я сам себе заморочил голову.
Ну что ж, слава Богу, что я смог сохранить дистанцию. Слава Богу, что я не влюбился до полусмерти, не утонул в ней бесповоротно.
Однако сердце не принимало этих доводов, оно болело, становилось пустым, и это тоскливое чувство терзало его всю дорогу домой и всю ночь напролет.
На следующий день рано утром Джози выскочила из дома как ошпаренная и помчалась на поиски Льюка. Проведя бессонную ночь, проворачивая в уме их разговор, она наконец поняла, почему он ушел так внезапно.
Все, кого он любил, покидали его под тем или иным предлогом, и он был готов к тому, что она сделает то же самое. Он решил устраниться до того, как это произойдет.
В тот самый момент, когда она поняла, что любит его, он ее отверг.
Нет, она не позволит ему вот так все разрушить. Ведь именно благодаря совету Льюка она стала доверять собственному сердцу, а оно теперь говорило: найди его, исправь положение.
На двери его дома она увидела приклеенную скотчем записку — Льюк уехал в Канзас осматривать лошадь и не вернется до понедельника. Самое оскорбительное было то, что он обращался к Мануэлю, а не к ней.
Джози понесла записку мужу Консуэлы, в дом на дальней окраине ранчо. Консуэла, выходная в этот день, готовила большой воскресный завтрак для Мануэля.
— Странно, что он не упоминал никакой лошади вчера вечером, — сказала Джози.
— Может, вы поругались? — спросила Консуэла, не отрываясь от сковородки, где она что‑то помешивала.
Джози подавила вздох. Нет, это было бы слишком просто. Предмет ссоры можно обсуждать в открытую, а так приходиться бороться с призраками его прошлого, думала она. Готовый к ее бегству, Льюк неправильно понял последнюю фразу — любовь и разлука для него неотделимы. И вот теперь он избегает ее, чтобы оградить себя от сердечной боли.
Мне бы нужно этим гордиться, размышляла Джози; если он так старается меня избегать, значит, крепко я в нем засела. Однако это означает и другое: он мне не доверяет. Разве не обидно? Да, есть от чего впасть в отчаяние.
Джози, как могла, старалась преодолеть тоскливое настроение и лихорадочно работала над одеялом, с каждым стежком надеясь все больше, что Льюк научится доверять ей, ведь научилась же она доверять самой себе.
В понедельник он по‑прежнему от нее скрывался. Не отвечал на ее сообщения, оставленные на автоответчике, держался подальше от гостиницы и вообще совершенно изменил свой распорядок дня, так что нельзя было понять, где он обретается.
Джози начала терять терпение. Когда Льюк не появился на встрече, где должен был просмотреть эскизы для рекламной кампании, она не выдержала.
Одно дело, рассуждала Джози, избегать меня лично, и совсем другое — мешать мне в работе.
Излив поток извинений на рекламного агента, специально приехавшего из Талсы, она натянула жакет и выскочила из своего кабинета. Найду его, даже если потрачу на это весь день, решила она.
Наконец она отыскала его в конюшне, где он проверял состояние конской упряжи. Льюк взглянул на приближавшуюся к нему девушку, и в глазах его появилось усталое, настороженное выражение. Сердце Джози сжалось.
Черт бы его побрал, подумала она, направляя боль в русло гнева. Не дает работать по‑человечески!
Спрятала руки в карманы, чтобы скрыть их дрожь.
