– Она страдала бессонницей. – Почему, черт побери, Люк нашел это таким интересным? – Мы тогда не знали, что у нее опухоль, а, возможно, именно она и доставляла Крессиде… неудобство. В общем, когда я предложила купить снотворное, она согласилась.
– Так это… была твоя идея?
Его тон слегка изменился, но Уитни не могла истолковать это изменение, хотя ей и показалось, что в нем был странный подтекст типа: «Ага! Интересно».
– Да. Она не захотела сама обращаться к доктору, не хотела, чтобы он начал «совать всюду свой нос», как она выразилась, – поэтому он выписал снотворного только на пару недель.
– И она принимала эти таблетки?
– Наверное. Не знаю.
– Не все, конечно… По крайней мере до несчастного случая, если он выписал на пару недель. Ну и… когда она выписалась из больницы, продолжала она их принимать? Те, оставшиеся в бутылочке?
Куда он клонит?
– Это было почти год назад… Я действительно не помню… Может, она и пила их…
– Когда бабушка выписалась из больницы, хирург прописал ей сильное болеутоляющее. Она принимала это болеутоляющее?
– О да. – При воспоминании у Уитни защемило сердце. – Она очень в нем нуждалась.
– И может, ты заодно давала ей и снотворное, когда она просила… чтобы ей было легче?
– Я в самом деле не помню, Люк, это было такое тяжелое время…
– Она составила завещание через два дня после возвращения из больницы, так?
– Ну да, – непонимающе нахмурилась Уитни.
– Принимая во внимание, что она сильно постарела, возможно, что во время написания завещания она была не только ослабевшей и усталой, но и в полном упадке духовных сил, как ты мне сама сказала. А значит, она была очень восприимчива к влиянию, и к тому же, принимая одновременно болеутоляющее и снотворное, вряд ли была в здравом уме. Так что…
– В здравом уме? – Сердце Уитни бешено заколотилось. Ее охватила ярость.
– Когда я поговорил об этом с Мариллой, она сказала…
Уитни вскочила на ноги.
– О, я точно могу угадать, что сказала твоя мадам адвокат! «Люк, дорогой, это замечательно! Мы развалим завещание твоей бабули на кусочки за несколько секунд! Она была не в своем уме, бедная старушка, и не только не в своем уме, но и под наркотиком, так что для безнравственной Уитни Маккензи провернуть все это дело ничего не стоило». Оказать давление – так это называется, Люк? – С горящими глазами она трясущейся рукой откинула со лба волосы. – Господи! Надеюсь, ты шутишь? Я не верю, что это и есть основание для твоего иска!
– Да, – спокойно ответил он, – это и есть основание для моего иска.
Мощно, как отбойный молоток, стучала кровь в висках Уитни.
– Боишься, что судья не пойдет у тебя на поводу, вот меня сейчас и шантажируешь, угрожаешь вывалять мое имя в грязи, надеешься, что я сдамся и не стану с тобой судиться.
– Ну-ка, погоди минутку. Я только хочу сказать, что, вместо выплачивания нашим адвокатам кучи денег, мы можем уладить дело без суда. Я хочу это поместье, и оно будет моим… Оно принадлежит мне по праву рождения. Но я готов предложить тебе отступного – десять процентов от стоимости виноградников…
– Забудь об этом! – Гнев полыхал в ее глазах. О, она не сражалась с ним из-за поместья – во всяком случае, не из-за его стоимости; даже если бы оно стоило один доллар, она бы вела себя так же. Она сражалась с ним из-за того, что презирала его методы… и потому, что считала себя правой. – Твоя бабушка захотела, чтобы поместье принадлежало мне – все поместье, а не десять, не двадцать, не тридцать процентов! Все сто процентов, Люк, и ни ты, ни твоя драгоценная адвокатша не в силах это изменить!
Люк возвышался над ней как рассвирепевший великан.
– Так же как ничто не в силах изменить тот факт, что твоя мать разбила мою семью, и если бы не это – ни ты, ни я не были бы сейчас в такой идиотской ситуации! – Его руки сжались в кулаки, и Уитни поняла, что будь она мужчиной, то уже валялась бы сейчас распластанная на полу. – Она совратила моего отца, и именно она была причиной самоубийства мамы – и в конечном счете отец погиб из-за нее! Если бы она не заставила отца поехать кататься на лыжах в тот день, он не погиб бы под обвалом…
