— Если они его поймают, — говорит он, — если ухитрятся его поймать, в тюрьму он не пойдет. Он не дастся.
Мария пьет вино. Официант уходит. Пьер наклоняется к Марии.
— Не пей столько, Мария, прошу тебя.
Подняв руку, Мария отталкивает препятствие. Препятствие — этот голос, она отстраняет его снова и снова. Клер услышала, что сказал Пьер Марии.
— Не так много я пью, — говорит Мария.
— Правда, — подтверждает Клер, — Мария сегодня пьет меньше, чем обычно.
— Вот видишь, — говорит Мария Пьеру.
Сама Клер ничего не пьет. Пьер поднимается и говорит, что тоже пойдет осмотрит отель.
Полицейских в отеле больше нет. Они ушли, спустившись гуськом по лестнице, которая начинается от конторки. Дождь перестал. Свистки еще слышны, но где-то вдали, и в зале снова болтают, жалуются на скверную испанскую еду, которую официанты еще подают последним прибывшим с особенной расторопностью и с торжествующим видом — потому что Родриго Паэстру пока не поймали. Жюдит успокоилась и зевает. Официант еще раз подходит к их столику, теперь он обращается к Клер, к красоте Клер, останавливается, чтобы поглядеть на нее, пока говорит.
— Может, еще и не поймают, — надеется он.
— А она любила Переса? — спрашивает Клер.
— Тоже мне, разве можно любить Переса, — говорит официант.
Клер смеется, и официант тоже позволяет себе посмеяться.
— Все-таки, — настаивает Клер, — что, если она любила Переса?
— По-вашему, Родриго Паэстра обязан был это понимать? — усмехается официант.
Он уходит. Клер отщипывает кусочки хлеба. Мария пьет, и Клер не останавливает ее.
— Где же Пьер? — спрашивает Мария.
— Я не знаю. Как и ты.
Мария наклоняется к столу, чуть привстает, потом придвигается к Клер близко-близко.
— Послушай, Клер, — говорит Мария, — послушай меня.
В ответ на ее движение Клер, наоборот, откинулась на спинку стула. Подняла глаза, взгляд ее так далеко от Марии, невидяще смотрит куда-то в глубину зала.
— Я слушаю тебя, Мария, — отзывается она.
Мария опускается на стул и не говорит ничего. Проходит еще немного времени. Клер не крошит больше хлеб. Возвращается Пьер, он рассказывает, что выбрал самый уютный коридор в отеле для Жюдит, что он видел небо, гроза мало-помалу теряет силу, завтра скорее всего будет хороший день и с самого утра, если они захотят, можно будет ехать в Мадрид, только сперва они посмотрят Гойю в церкви Сан-Андреа. Гроза опять разбушевалась, и он говорит громче, чем обычно. У него красивый голос, четкая дикция, сегодня у него дикция почти ораторская. Он говорит о двух подлинных Гойи — было бы жаль их не посмотреть.
— А если бы не эта гроза, мы бы о них забыли, — говорит Клер.
Она сказала это, как могла бы сказать что угодно другое, и все же никогда до сегодняшнего вечера она бы так не сказала. Где это произошло в тот сумеречный час, оставленный им Марией, совсем недавно, где, в каком месте отеля они сперва с удивлением, а потом с восхищением обнаружили, что так мало знали друг друга до сих пор, что, оказывается, долго исподволь готовилась эта дивная встреча, чтобы состояться… у этого окна?.. на том балконе?.. в том коридоре?.. в теплоте, нахлынувшей на улицы после ливня, под темным, таким темным небом, Клер, сказал он, твои глаза сейчас точно такого же цвета, что и дождь. Как я не замечал этого раньше? У тебя серые глаза, Клер.
А она ответила ему, что дело в освещении, что это, наверно, обман зрения, потому что вечер и гроза.
— По-моему, если мне не изменяет память, — говорит Мария, — перед отъездом из Франции у нас был разговор об этих двух подлинниках Гойи.
Пьер помнит этот разговор. Клер — нет. Ливень перестал, и они слышат друг друга. Ресторан постепенно пустеет. Гомон выплескивается в коридоры. Кажется, там сдвигают кровати. Матери переодевают детей. Вот и Жюдит пора уже спать. Пьер молчит. Наконец Мария говорит то, что надо сказать:
— Я пойду уложу Жюдит в том коридоре.
— Мы тебя ждем, — кивает Пьер.
— Я скоро.
Жюдит не упрямится. В коридоре много детей, некоторые уже спят. Мария не станет сегодня раздевать Жюдит. Она закутывает ее в одеяло, укладывает у стены в середине коридора.
И ждет, когда Жюдит уснет. Ждет долго.
