Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи - страница 8

Но оглядываться не стал. Не хотел он, чтобы кто-то подумал, будто оробел казак. Нет, напротив, пошел он медленнее, подбоченясь, нарочито громко ступая. Кобзу закинул за спину, пистоли заткнул за широкий шелковый пояс.

Он посмотрел на шедшую впереди Сорку, чья сгорбленная фигура сейчас, в полутьме, и впрямь делала ее похожей на старую ведьму. Степан непроизвольно ухватился за саблю, готовый рубануть еврейку, ежели только она вдруг обратиться в сову или ворону.

Видно, Сорка услыхала его движение, остановилась и обернулась. Глянула в напряженное лицо Степана, перевела взгляд на Тараса. Непонятно усмехнулась — в неярком, но достаточном свете свечи видно было, как блеснули ее зубы.

— А вы, славные лыцари, как я погляжу, темноты ночной боитесь, — сказала она с насмешкою.

— Молчи, стара! — прикрикнул Степан. — Тебе, я гляжу, ночь люба, как и всякой разбойнице-душегубке.

Не для того он это крикнул, чтобы ее напугать, а чтоб себя подбодрить. И шинкарка это поняла, еще шире усмехнулась, покачала головой и свернула за угол. Казаки последовали за нею и оказались перед широкой приставной лестницей, которая вела на чердак.

— На горище[1] ступайте, — сказала Сорка неприветливо и задула свечу. — Там сена вдоволь, спите себе, только с огнем не балуйте. — И, не дожидаясь, пока молодые люди последуют ее словам, пошла себе прочь.

Забравшись на чердак, казаки первым делом втянули сюда и лестницу, чтоб ночью никто не мог ею воспользоваться и застать их врасплох.

Тарас уснул сразу, а вот Степану не спалось. Лежал он на копне сена, положив под голову седло, а сон никак не шел. И сено было мягким, да и горилка дурманила крепко, вроде бы и в сон клонила, а вот не спалось — и всё тут. Подсел он ближе к круглому окошку, набил люльку душистым табаком, достал огниво, высек искру, закурил. Затянулся раз, затянулся другой. Почувствовал себя бодрее, выглянул наружу.

Да так и обмер. Люлька выпала из рта, он в последний миг подхватил ее. И снова выглянул. Холодный пот прошиб его, сердце заколотилось сильнее.

Потому что снова не было вокруг ни единой хаты, а только темные развалины, освещенные лунным светом. Луна висела низко над горизонтом, и тени от старых развалин вытянулись далеко-далеко, исполосовав всю равнину неровными долгими полосами. И вновь заклубился со всех сторон туман, точно такой же, как раньше. Туман густел столь быстро, что вскорости и луну было не различить на небе, едва виднелось лишь пятно неяркого света с размытыми краями. Да еще снизу, из окна шинка, выпадал наружу неровный мутно-желтый квадрат.

А еще увидел Степан, как клубящийся туман потянулся вверх, к чердачному окошку. И вместе с тем потянуло от окошка ледяным ветром, какой бывает зимою в степи — и то нечасто.

Степан отступил, слегка согнувшись, потому что даже при его невысоком росте крыша не давала ему распрямиться. Оглянулся на Тараса. Побратим крепко спал, ничего не слыша и не чувствуя ни холода, ни гнилостной сырости. Спал, похрапывая, разметавшись во сне на копне сена.

Он стоял перед круглым окошком, сжимая бесполезную саблю, а туман клубился все сильнее, густел — и вот же соткалась из него фигура высокая, худая, в длинном черном плаще.

«Рабин! — ахнул мысленно Степан, попятившись еще дальше. — Правду сказал Тарас — истинный черт…»

Раввин же, из ледяного тумана родившийся, вдруг сказал негромким и совсем нестрашным голосом: «Меирке, отчего ж ты так испугался?» Губы на его светящемся голубоватым светом лице не двигались, но Степан слышал его голос явственно, словно страшный гость говорил ему на ухо.

— Я… — прошептал Степан. — Как ты меня назвал, рабин?

«Меирке. Это твое имя — Меир, так назвали тебя при рождении. Ты — еврей, казак. Ты рожден евреем, в еврейской семье».

— Врешь! — крикнул Степан и тут же испуганно оглянулся на спящего Тараса.

«Он не проснется. Он будет спать до самого утра и ничего не услышит, не бойся. И я вовсе не вру».

Меж тем туман клубами выползал из-под длинного плаща призрака.

«Хочешь ли ты знать, как это случилось? Я тебе расскажу. Когда-то тут было местечко. Называлось Яворицы. Маленькое, всего-то полтора десятка дворов. И жили в них евреи. Двадцать лет назад сюда пришли казаки сотника Ивана Чорногуза. Вот с тех пор и стоят эти развалины. А ты был совсем крохой, тебя сотник увез в Сечь и окрестил. Потому-то и получил ты прозвище Перехрист. Один ты из всех нас и остался в живых».