Постанывая от боли во всём теле, Рой подполз к Лете, приник ухом к её груди и, счастливый, услышал ровное биение сердца. Он вдруг осознал, что она – единственный дорогой и родной человек в мире, и заплакал от собственной боли и страха за неё, роняя горячие слёзы на прекрасное побледневшее бронзовое лицо. Какая же женщина устоит перед любящими и жалеющими мужскими слезами? Даже в бессознательном состоянии она почувствует их сладостную горечь и теплоту. Вот и неподвижное лицо Леты, как только его коснулась первая слезинка, стало оживать. Открылись большие бездонно-синие глаза, медленно освещаясь изнутри, встретились с мокрыми блестящими глазами любимого человека, и сами начали наполняться ответными слезами, а он, чуть прикасаясь губами, высушивал их, не давая скатиться по удлинённым уголкам-желобкам на порозовевшие щёки. Потом целовал в сухие прохладные губы своими солоновато-мокрыми, а она глубоко и счастливо вздохнула, обняла дорогую голову мягкими тёплыми руками, прижала к бурно вздымающейся груди, готовая снова рискнуть жизнью, чтобы снова испытать томительно-щемящее чувство радости, переполнившей душу оттого, что по-настоящему любима тем, кого выбрала сама и навсегда.
Вернувшись в прибрежную уютную хижину, дом их уединения и любви, они всю ночь, не смыкая глаз, любили и ласкали друг друга нежно и осторожно, ловя и предупреждая каждое движение, отдаваясь ему, не зная, что всё бывшее до этого, было преддверием любви, а она, настоящая, пришла к ним там, у рассечённого питона. Им повезло: большинство пар так и остаются в преддверии. Потому-то и нет единого мнения о том, что такое любовь.
С той ночи они не только видели, но и чувствовали друг друга. Их души соединились в целое, не терпя разлуки тел и разногласия в мыслях. Оба стали спокойнее, особенно Лета, и предупредительнее, особенно Рой. Раньше, вернувшись вдвоём с охоты, он, как всякий уважающий себя мужчина, заваливался на лежанку, предоставляя ей готовку еды и уборку жилья, оправдываясь тем, что она молода и здорова и что так принято во всяком обществе. Теперь же охотно, как всякий уважающий не только себя, но и свою женщину, мужчина шёл на помощь, чтобы вместе скорее освободиться для любви и интересной беседы.
Да, беседы, потому что свободными вечерами и немногими штормовыми днями они закрепляли фундаментальные знания языков, приобретённые днём в названиях предметов и природы, погодных явлений и частей тела, а также наиболее простых и понятных в мимике и жестах обыденных чувств и чувствований. Особенно преуспела в лингвистике Лета. У неё оказалась превосходная память, не загромождённая чрезмерным обилием деталей жизни и быта, которая позволила очень скоро не только запомнить массу нужных слов на языке мужа, но и отдельные словосочетания для построения нужных фраз. Но одна, казалось бы, самая простая фраза ей никак не удавалась, несмотря на все усилия терпеливого и настойчивого учителя. Лета не могла понять, почему должна говорить «Я люблю Роя», полагая, что Рой, часто называющий себя «Я», в этой фразе сам себя любит, поэтому выражалась понятнее и разумнее с её житейской точки зрения: «Лета любит Роя». И учитель, в конце концов, смирился. Тем более, что на этой же транскрипции особенно настаивал третий непременный участник обучения – попугай Пэр. Он вообще старался всячески помочь Лете, вновь и вновь выскрипывая и вышаркивая для неё особенно трудно произносимые слова даже тогда, когда они переходили к новым. Оба ученика не отличались точностью и ясностью произношения, но разумный наставник и не требовал этого. Справедливо полагая, что каждый народ имеет право на свой диалект. Сам же он оказался среди троицы наиболее бездарным учеником, не способным одолеть и полсотни туземных слов, изобилующих такими необычными певучими сочетаниями гласных, что пытаясь выцокать, выщелкать, высвистеть, вышипеть одно слово, он произносил совсем другое по смыслу, вызывая неудержимый смех Леты до икоты и саркастический хохот пернатого подлипалы. И тогда учёба заканчивалась догонялками и потасовкой на лежанке и ещё кое-чем.
