Так завязалось это знакомство, перешедшее вскорости в то, что называется любовью, ибо оно сопровождалось характерными для любви признаками. Что было не совсем характерным, так это мысли Пирошникова, начавшие его посещать сначала как бы урывками, а потом все настойчивей и настойчивей. Наш молодой человек наперекор своим чувствам к Тане, которые, несомненно, имели место и были достаточно глубоки, начал подумывать о разрыве. Но это случилось уже гораздо позже, когда Пирошников бросил (по настоянию Тани) свою бесславную деятельность в подвале, с большим трудом и только благодаря связям Таниного отца, доцента, восстановился на втором курсе одного из институтов, откуда в свое время был изгнан (за что, я уже и не помню) и начал свое стремительное обновление.
Дело все в том, что с первых шагов этого благоприятного и в самом хорошем смысле выгодного для Пирошникова знакомства он почувствовал в своей личности некую точку приложения Таниной энергии, которая была исключительно целенаправленна. Его возлюбленная (будем называть ее так) очень умно и как бы исподволь наталкивала нашего героя на мысли о необходимости изменить, и притом решительно, свою судьбу, добиться от жизни того, чего можно от нее добиться, да еще в кратчайшие сроки. Эта деятельная любовь поначалу была для Пирошникова в новинку и даже нравилась, но впоследствии, почувствовав себя глиной в руках скульптора, молодой человек стал размышлять и противиться, больше даже по странности своей натуры, чем по действительной необходимости.
Таня придерживалась той распространенной у женщин точки зрения, что мужчину надо лепить для себя и для него самого, и эта точка зрения, отнюдь не исключая любви, постепенно взяла вверх над последней, так что любовь стала одним из инструментов, с помощью которых осуществлялась лепка. Наряду с женственностью, хитростью, умом, ревностью и прочими женскими штуками, любовь была призвана сделать из Пирошникова того, кем он, по мнению Тани, достоин был быть. Эта любовь не лишена была и романтики, поскольку была любовью феи к угольщику, которого умная и исполненная даже жертвенности фея отмывает от въевшихся тому в кожу пылинок угля. Впрочем, жертвенность была запрятана так далеко, что лишь изредка щекотала душу феи.
Короче говоря, вслед за стремительным обновлением наступило столь же скоротечное и разочаровывающее падение. Пирошников бросил институт, отказался и от курсов иностранного языка (не имеет значения какого), хотя успел сделать и там и здесь достижения, впал в очередную хандру, чем еще больше охладил пыл молодой женщины, а потом пропал из ее поля зрения недели на две, с тем чтобы встретившись объясниться в последний раз на Аничковом мосту.
Любовь со стороны Тани, бывшая (чего уж греха таить!) по существу той же любовью к себе, только опосредованной, переросла в презрение, а со стороны Пирошникова заменилась физической тоскою по ней с явственным оттенком вины. Он, несомненно, был виновен в разрыве, и это можно было объяснить неспособностью трудиться, ленью и прочим, если бы не созревшая где-то внутри и в сущности необъяснимая уверенность Пирошникова в правильности своего поступка. У него не было тогда четких планов касательно своего будущего, но будущее, созданное искусными усилиями возлюбленной, его определенно чем-то отталкивало. Может быть, явным стремлением к благополучию, что, конечно же, совсем не предосудительно для молодой и, как говорят, интересной женщины; может быть, разочарованием с ее стороны в его способностях, которое, как ему казалось, должно было наступить, и довольно скоро; может быть, и еще чем. Так или иначе, они расстались, чтобы сейчас повстречаться в дурацком такси, везущем их на свадьбу, и разговор продолжился.
— Хорошо уже то, — сказал Владимир, — что я теперь не должник.
— Тебе нравится моя фата? — смеясь, спросила Таня.
И она сняла фату, состоящую, как удалось рассмотреть Пирошникову, из тщательно сшитых десятирублевых бумажек. Фата приятно шелестела и переливалась. Кестутис, его верный и преданный друг, снова крутнув головой, захохотал, а Пирошников, чувствуя, что совершает непоправимое, выхватил из мятых газет автомат и, сунув его назад между сиденьями, спустил курок, целя в живот Кестутису.
