— Ну, что там у тебя, Анемподист Кенсоринович?
Аник еще утром решил, что расскажет председателю всё без утайки, чтобы вместе подумать, как быть в такой непростой ситуации. Единственно, о чём он решил умолчать, так это о ночном визитёре, который являлся в лесную избушку то ли наяву, го ли во сне.
Выложил всё, как есть, что нашёл в избушке изголодавшую бродяжку, отпоил её, принёс домой, отмыл в бане, теперь она у него в избе набирается сил. Что за четверо суток не проронила она ни единого слова, хотя не глухонемая. Немтыри, те ведь не слышат, а эта всё понимает, только не говорит. Ни имени своего, ни откуда родом.
— Да, братец ты мой, загадал ты загадку. — Иван Михайлович сделал затяжку, долго держал дым внутри и только потом стал медленной струйкой выдыхать его через широко раскрытые ноздри. — Повезло тебе, ничего не скажешь… Хорошо, что времена сейчас не те… Раньше бы канители не убраться было. Ешшо бы и в шпионаже её могли обвинить, а тебя в подсобничестве. И не смотри, што тут шпионить нечево. А вот как в наши края недоступные попала? Ить на парашюте только могла спрыгнуть. Ладно, я на той неделе в район поеду, переговорю в органах. Мужик там теперича вроде нормальный, из фронтовиков, обсудим. Может, её где родные обыскались уже дак и голову ломать не надо. А нет, дак будем документы выправлять. А пока надо што-то придумать. И ты это, на деревне-то пока не говори никому.
— Может сказать, что она из ленинградских блокадниц? Они же все худые.
— Ишь ты хватил куда? Блокада-то когда снята? Што до сих пор её не кормили?
— Тогда может сказать, что богомолка? Пришла, мол, в Ферапонтово, в монастырь. А он, сказывают, закрыт давно. Вот и побрела, куда глаза глядят. Так в наши края и забубенила.
— Через болото? Да там кроме тебя и дороги никто не знает чтобы не потонуть.
— И то верно! Тольки она же блажная, а блажные, эти как скотина, не умом, а нутром всё чуют. Эти любую топь обойдут.
— Блажная? Ну, иди, показывай свою блажную…
Иван Михайлович поднялся с толстенного бревна, отряхнул штаны от налипших травинок, подтянул голенища до блеска начищенных сапог. Анемподист, всё это время стоявший перед председателем, как нашкодивший школьник, повернулся почти по-военному, и мужики направились в сторону стоящего на отшибе дома Лешего.
— Вот гостя к нам привёл, — отрекомендовал Аник председателя женщине, сидящей у окна в той же позе, что и за завтраком. Но пока Анемподист ходил и беседовал с председателем, она успела найти платок и аккуратно повязать им голову. Найдёна повернулась к вошедшим, чёрные глаза будто пробуравили председателя. Он от этого взгляда даже поёжился. Сел к столу.
— Ты бы, Анемподист Кенсоринович, хоть самовар поставил. Чаем угостил, а то я уже часа три как на ногах.
— Это мы запросто, — откликнулся хозяин, догадавшись, что Иван Михайлович хочет остаться с гостьей с глазу на глаз.
— Ну, давай знакомиться, красавица. Меня зовут Иван Михайлович. Я тут председателем. А твоё имя как?
Найдёна повернулась к председателю, и только этим движением головы проявила к нему свой интерес. Больше на её лице не дрогнул ни один мускул.
— Дак чево молчишь-то? Я, может, невесту ищу, познакомиться хочу, а ты не откликаешься.
Гостья еще раз внимательно посмотрела своими бездонными глазами прямо в переносицу председателю, и он снова почувствовал, как по спине пополз предательский холодок. Такой он помнил только на фронте, за минуту до того, как по команде выскочить из окопа и побежать на неприятеля.
— Ну, и взгляд у тебя! Прямо как у цыганки. А ты, случаем, не от табора отбилась? У нас тут под весну табор проезжал. Всем нашим бабам судьбу нагадали, и мне, между прочим, обещали скорую женитьбу. Эх, отобью я тебя у Аника. Слышь, Анемподист Кенсоринович, отобью я у тебя невесту-то. Право слово, отобью красавицу.
Но красавица шутливый разговор не приняла и снова уставилась в окно.
— Ладно, Анемподист Кенсоринович, пойду я.
— А чай? Ты же чаю хотел?
— Да ладно, в другой раз попьём. Не люб я твоей красавице. Вы уж с ней тут вдвоём чаёвничайте. — Повернулся к найдёне. — Ты пока из дому-то на деревню не ходи. Пообживись маненько.
