Катерина Николаевна улыбнулась, отбросила плед и протянула руку к коробочке с салфетками. Выдернув одну из плотной стопки таких же, в сине-белый горошек, приложила сначала к глазам, потом к носу. Не важно, от чего именно остался влажный след на мягкой рифленой бумаге, отмахнулась она, желая сосредоточиться на другом.
Мысль вынырнула внезапно, словно спешила убедить ее окончательно — причин для влаги нет. Их и не было. «Ты ведь помнишь, — уверяла она себя, — когда мировое светило играл Шопена, сонату номер два, ту ее часть, которая — средоточие печали, ты думала о Лешем как о живом? Никакая смертельная тоска не перехватывало горло».
На самом деле на том концерте она думала только о Лешем, потому что каждая клеточка ее тела еще помнила его… Если бы он покинул этот мир навсегда, он не представился бы ей горячим, обжигающим. Они тонко чувствовали друг друга с тех давних пор, как стали Лешим и Кикиморой.
Слушая музыку, Катерина Николаевна видела его таким, как в последнюю встречу. Он лежал рядом с ней на странном для пляжа черном вулканическом песке, зеленовато-серая волна ливийского моря подкатывала к ногам, но вода была такая теплая, что она разрешала ей лизать ступню.
Он прижал ее к себе, дыхание перехватило.
— Да ну тебя, Леший. — Она попыталась высвободиться. — Ты просто какое-то наваждение…
— Научить, как развеять чары Лешего? — спросил он тихо.
— Научи! — во весь голос потребовала она.
— Легко. Попробуй прямо сейчас, — подзуживал он, поглаживая ее по спине.
— Да говори же как!
— Все, что на тебе надето, выверни наизнанку, потом снова надень. — Он быстро отстранился, словно не желая ей мешать.
Глаза Катерины широко открылись, она приподнялась, оглядела себя.
— Снова лешие заморочки, — проворчала она. — На мне же нет ничего. — Потом оглядела его. — На тебе, между прочим, тоже.
— Не избавиться тебе от чар Лешего, моя дорогая Кикимора. — Он засмеялся, обнял ее за шею и снова уложил к себе на горячее от солнца плечо.
— Потому рискнул предложить? — насмешливо фыркнула она.
Леший удовлетворенно хмыкнул:
— Я тоже не могу — до сих пор! — избавиться от твоих чар, хитрая Кикимора.
— Но разве я… — начала она, а он перебил ее:
— Разве нет? Кто серой кошкой прыгнул ко мне в дом и по-хозяйски в нем устроился?
— Что, правда? У тебя поселилась кошка? Думаешь, это я? Вообще-то, по старинным поверьям, Кикимора легко превращается в кошку, — мурлыкающим голосом проговорила она.
— Сам знаю. Я не трогаю это животное и другим не позволяю. Благодарю ее, награждаю чем-нибудь, когда она приносит мне мышку и кладет на коврик возле кровати. Кикимору нельзя обижать. Хотя эта особа иногда тако-ое… выкидывает. — Он нарочито шумно вздохнул.
— Например? — спросила она, путаясь пальцами в густых жестких зарослях на груди Лешего.
— Роняет тарелки…
— Сам роняешь. Я помню, ты всегда размахивал руками, как шпагой, — перебила она Лешего. — Даже когда приходил к нам домой.
— Но я всегда просил прощения у твоей мамы.
— Просил. Она прощала тебя. Какие еще гадости ты терпишь от Кикиморы? Я хочу знать все.
— Когда злишься, ты готова уморить меня голодом. Я поставлю в микроволновку слоеные пирожки, а ты быстренько превратишь их в уголь… и…
— Наверняка они с творогом. Это очень опасно, — перебила она его.
— У нас не бывает пирогов с творогом, — засмеялся он. — Это русские пироги.
— Правда? Значит, Кикимора ошибается… — Она потерлась носом о его плечо.
— Знаешь, что самое удивительное? Не срабатывает таймер, пироги становятся черные, как песок под тобой.
— Скорее, он под тобой. Подо мной — твое тело. — Она уткнулась носом ему в шею. Потом подняла голову и сказала: — Таймер не срабатывает, потому что твою печку надо выкинуть на помойку, Кикимора тут ни при чем.
Леший засмеялся:
— Как скажешь, дорогая.
— Что ты хочешь услышать еще такого же умного и полезного? — спросила она, всматриваясь в его серые глаза. — Или ты уже все понял?
— По утрам, после того как ты мне приснишься, я не могу найти электрическую бритву. Мне приходится скрести щетину острым лезвием. — Леший поморщился, а она рассмотрела на правой щеке розоватый шрам. Потрогала его мизинцем.
