Может быть, Михаил Лермонтов и стал бы всего лишь вторичным байронистом на всю жизнь, заразившись его идеями и возлюбив его стихи. В этом и сейчас упрекают Лермонтова иные писатели и литературоведы. К счастью, сам творческий дар Лермонтова заставлял его перебарывать байронизм. В этом и заключается истинная русскость. Все полезное русифицировать и сделать своим!
До конца дней своих оставаясь поклонником байроновского гения, он еще в Москве, будучи студентом, понимал, что его путь — иной. Путь русского национального поэта, идущего от своих корней, своих традиций. Байрон уже ни «Бородино», ни «Песню про… купца Калашникова», ни «Героя нашего времени» не написал бы.
И уже спустя год с небольшим после начала своего увлечения Байроном, в 1832-м Михаил Лермонтов пишет:
Нет, я не Байрон, я другой.
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Московский период Михаила Лермонтова, думаю, прежде всего важен как период становления поэта. Из Москвы в Санкт-Петербург в 1832 году ехал пусть еще мало кому известный, но уже состоявшийся русский поэт. Дело другое — надо ли было ему туда ехать? Историю не повернешь, но мне искренне жалко, что с учебой в Московском университете у Михаила Лермонтова ничего не получилось. Что тому виной: любовные увлечения, уход в поэзию, ломка юношеского характера? Не знаю, и никто никогда не скажет, будут существовать самые разные версии. Сейчас любят обвинять якобы малограмотных московских профессоров, изгнавших чересчур независимого студента, но я не уверен в этом.
Что мешало Михаилу Лермонтову ответить на экзаменах в формате заданного предмета, а потом уж фантазировать самому, сколько душе угодно? Немало самых светлых голов в России заканчивали в эти годы этот университет, отнюдь не упрекая его в неграмотности. Непонятен даже изначальный выбор Лермонтова. Почему-то 21 августа 1830 года Михаил Юрьевич пожелал учиться на нравственнополитическом отделении. Почему не на словесном? Отец вообще советовал ему уехать учиться за границу, что вполне было возможно. Но как жить без бабушкиной опеки? Впрочем, позже Лермонтов перешел на словесное отделение, где преподавали и Надеждин, и Каченовский, и известный еще по пансиону Павлов. Читали русскую историю, всеобщую историю, греческую словесность, римскую словесность, французский язык, немецкий язык… Вместе с ним учились Герцен и Белинский, Константин Аксаков и Иван Гончаров… Как всегда, всякое в учебе бывало, и студенты хулиганили, на лекциях того же Победоносцева воробья выпускали, и профессора разные были. Именно Московский университет становился в те годы центром русского образования. Сам же Лермонтов писал:
Святое место!.. Помню я как сон,
Твои кафедры, залы, коридоры,
Твоих сынов заносчивые споры
О Боге, о вселенной…
[23]Из тех же профессоров Погодин был издателем «Московского вестника», Каченовский издавал «Вестник Европы»… Писал позже Александр Герцен о своих студенческих годах: «Да, Московский университет делал свое дело! Профессора, способствовавшие своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского, а затем Тургенева, Кавелина, Пирогова, могут спокойно играть в бостон и еще спокойнее лежать под землей»… Существовали всем известные студенческие кружки Станкевича, Герцена, вокруг которых собирались все любители литературы и философии, политики и истории. Михаил Лермонтов в эти кружки не ходил, сторонился, чуждался шумных товарищей. Вся его жизнь шла как бы изнутри. Не хочу обвинять в чем-то моего героя.
Да, был такой период в его жизни, на лекциях если и сидел, то с книгой в руках, погрузившись в чтение. С товарищами общался мало, ни к каким кружкам — ни западников, ни славянофилов — не примыкал.
Как вспоминал его сокурсник П. Ф. Вистенгоф: «Видимо было, что Лермонтов имел грубый, дерзкий, заносчивый характер, смотрел с пренебрежением на окружающих. Считал их всех ниже себя… Хотя все от него отшатнулись… странное дело, какое-то непонятное, таинственное настроение влекло к нему и невольно заставляло вести себя сдержанно в отношении к нему… завидовать стойкости его угрюмого нрава…»
