– Вероятно потому, что он стоит в гараже, – заметил Болт, возвращаясь к работе. – Вы когда-нибудь водили машину с четырьмя ведущими колесами?
Элен смущенно улыбнулась.
– Нет, не приходилось. Я даже не знаю, как с ней обращаться, – беспечно произнесла она.
Болт, кажется, ей поверил.
– Это весьма непросто, – сказал он, распрямляя спину, чтобы передохнуть. – Особенно без привычки.
Элен переменила тему разговора. Она чувствовала, что Болт пытается ей что-то сказать, но не захотела его слушать.
Потом он повел Элен прогуляться по склону холма. Как он и сказал, день был более морозным, чем накануне, но физическая нагрузка разогрела кровь в ее теле, и Элен вернулась домой в приподнятом настроении, хотя не могла бы сказать, что вызвало в ней такую перемену – прогулка или информация о находящемся в гараже «рейнджровер».
К ужину она надела одно из своих длинных платьев. Это было ее любимое – из темно-синего бархата, с глубоким декольте, представлявшим взору белизну ее нежной кожи, и пышными длинными рукавами. Она зачесала наверх свои роскошные волосы и заколола их бриллиантовой заколкой, оставив два локона по сторонам. Элен обычно мало пользовалась косметикой, и сегодня она только оттенила цвет своих глаз зелеными тенями и слегка коснулась губ светлой помадой.
Когда она вошла в гостиную, Доминик Лайалл был уже там. Он как раз наливал себе виски из стоявшей перед ним бутылки и поднял на девушку заинтересованный взгляд без малейшей тени восхищения, на которое она рассчитывала. Он не встал при виде ее и Элен замялась у двери, с опаской поглядывая на гепарда у ног Доминика.
Он сам заметил настороженность зверя и удержал его на месте.
– Сидеть, Шеба! – Потом обратился к Элен. – Прошу меня простить, что не встал вам навстречу, но, к сожалению, сегодня мне лучше сидеть.
Элен нервно сжала руки и прошла в комнату. Она пожалела, что так много усилий потратила на свою внешность. Она казалась себе слишком разодетой, а он в своем черном костюме, в котором был накануне, выглядел, словно светловолосый дьявол.
Когда девушка села, он налил в бокал немного виски, добавил содовой и протянул ей бокал. Она его взяла лишь из вежливости, но этот напиток не относился к числу ее любимых.
– Ну? – спросил он, окинув ее оценивающим взглядом. – Вы нарядились ради Болта… или ради меня?
Элен постаралась не обращать внимания на обидный тон вопроса.
– Я привыкла переодеваться к обеду, – холодно заметила она. – Мой отец всегда говорит, что это укрепляет моральный дух.
– Вот как? – Доминик наклонил голову в знак согласия. – И как ваш моральный дух сегодня?
Она была озадачена его вопросом.
– Я… я… почему вы спрашиваете?
– Почему женщины всегда отвечают вопросом на вопрос? Мне просто любопытно узнать, нравится ли вам пребывание здесь.
Элен рассердилась.
– Вы должны бы понять, что мне у вас вовсе не нравится! – воскликнула она.
– А я думаю иначе. Болт рассказал мне, что вы ходили на прогулку, катались на санках, много времени провели на свежем воздухе. Не за этим ли вы приехали на север?
– Я приехала на север для того, чтобы стать независимой, – раздраженно бросила она, – а не для того, чтобы сменить одни оковы на другие.
– Неужели вы так это расцениваете?
Внезапно его насмешливый тон исчез, и Элен побледнела, ощутив непонятную слабость. Она с волнением вглядывалась в его лицо, пытаясь понять выражение спрятавшихся за густыми ресницами глаз. Ее взгляд остановился на чувственном изгибе его губ, и она почувствовала, как ее раздражение исчезает, уступая место необъяснимому желанию, охватившему все ее существо. Кровь громко застучала у нее в висках, дыхание стало частым и неровным. Ей захотелось подойти к нему, обнять и сказать, что если она ему нужна, то готова остаться здесь навсегда. Разум ее помутился, губы раскрылись, как в ожидании поцелуя, глаза взглянули на него с молчаливым призывом, но прежде чем она успела что-либо произнести, Доминик резко поднялся на ноги, невольно вздрогнув от пронзившей его боли.
Он отошел в другой конец комнаты, но его боль, казалось, передалась ей. Поддавшись внезапному порыву, она тоже встала и последовала за ним. Доминик стоял к ней спиной, опершись рукой о бюро. Его поза выражала такое уныние, что она беспомощно застыла позади него.
