Нужно было предпринять неожиданный ход.
Двадцать лошадиных корпусов между стремительно мчащимися навстречу друг другу Леннаром и Ревнителем… семнадцать… пятнадцать… десять. Когда между ними оставалось не более десяти шагов и Ревнитель уже поднял клинок, готовясь сшибиться, Леннар вдруг подкинул в воздухе саблю, перехватив посередине наподобие копья. Острейшее лезвие поранило кожу, но Леннар просто не заметил этого. Он сощурил левый глаз и, помедлив лишь мгновение, метнул саблю в Ревнителя.
Служитель Храма, надо отдать ему должное, успел среагировать и ударить по летящему клинку, почти отбив его. Но это привело лишь к тому, что он скорректировал направление полета, и сабля, вместо того чтобы попасть точно в сердце, вонзилась в живот. Ревнитель разорвал рот в беззвучном крике и скосил остекленелые глаза вниз. Туда, где из распоротого живота уже полезли кишки и хлынули тяжелые потоки рубиново-красной крови.
Кровь потекла по белым бокам скакуна, и Ревнитель, конвульсивно рванув поводья, стал неловко, бочком, свешиваться с седла.
Он упал на землю в тот самый момент, когда жеребец остановился.
— Боги и демоны! — заорал стоявший на возу Ревнитель, тот, что убил старика Кукинка.
Его отчаянный крик был одновременно воплем ярости и недоуменного смятения: как, сначала этот простолюдин расправился с Ревнителем Моолнаром и одним из его людей, а потом уничтожил еще трех подоспевших на помощь всадников! И это все в одиночку, если не считать злополучного старика, метнувшего обломок этой проклятой оглобли! Простолюдин!
Простолюдинли? Или?.. Еще недавно Ревнитель был в составе целого отряда и находился в полной уверенности, что легко скрутит зарвавшегося мерзавца. А теперь он пеший и один, снова один! Слабо шевелившийся на земле, грязный, перепачканный в крови и жалкий Моолнар — не в счет.
Ревнитель растерялся. Он закрутил головой, озираясь. Первый раз на его памяти слуг Храма били так жестоко и неотвратимо. Ведь им не было равных. Короткая схватка все перевернула с ног на голову. Не зная, что предпринять, он снова завертел головой, и тут его взгляд упал на бывшего послушника Бреника, который вылез из-под телеги. Ярость, редкое для хладнокровных воинов ланкарнакского Храма чувство, вдруг захлестнула Ревнителя.
— Это ты-ы-ы… — прошипел он, не отрывая взгляда от Бреника. — Это ты… это из-за тебя… Ты выпустил этого… этого демона, Илдыз тебя побери!!!
И, оскалив длинные зубы, он прыгнул на послушника.
Бреник понял, что ему конец. Ибо Леннар, расправившись с конными Ревнителями, поскакал на выручку к плененным, оставив Бреника и Лайбо наедине с последним, пешим, Ревнителем. И Леннара ждали еще двое врагов, сильных, без единой царапины, зато полных решимости отомстить за погибших товарищей. И у этих двоих было преимущество перед теми, кого уже сразил человек из Проклятого леса: они знали, ЧЕГО ждать от этого «простолюдина», приговоренного к аутодафе на площади Гнева.
Не дожидаясь, пока он сам нападет на них, они выехали ему навстречу, бросив стоящую на возу клеть с плененными крестьянами без присмотра.
Но снова Леннар сумел удивить противника, которого сам за последние несколько минут, казалось бы, отучил удивляться чему-либо.
Когда между ним и скачущим наперерез ближайшим Ревнителем оставалось пять или шесть лошадиных корпусов, он резко пришпорил коня, заставив взвиться на дыбы. Оба Ревнителя пролетели мимо; одного из них Леннар угостил сочным ударом по спине, однако в последний момент сабля перевернулась в руке, и потому удар пришелся плашмя.
Только это спасло Ревнителя от неминуемой смерти.
Так Леннару удалось разминуться с всадниками Храма. Путь к клети с крестьянами был свободен. Леннар не стал терять времени. Он подъехал к возу и с такой силой рубанул по замку, запиравшему дверь клети, что тот рассыпался вдребезги. Остатки разрубленной дужки разлетелись в разные стороны, и с легким скрипом дверь открылась.
Кожевенники Ингер, его сестра Инара и здоровенный кузнец Бобырр первыми выпрыгнули из клетки.
— Свободны! — не веря в происходящее, выдохнул Ингер.
— Свободны… — эхом отозвалась его сестра, а кузнец Бобырр, не удовлетворившись словами, с такой силой врезал кулаком по земле, что выбил глубокую вмятину, не хуже той, какую оставляет копытом тяжелый жеребец.
