Это обстоятельство без всяких натяжек может быть объяснено следующими соображениями. Несомненно, что в рядах деятелей Никейского собора было немало выразителей того определенного в своих существенных особенностях направления, которое представлено богословием свв. Иринея и Мефодия, — последний засвидетельствовал его жизненность перед самым началом арианских споров. Оно, конечно, не исчезло, а начавшаяся борьба заставила представителей его обнаружить и свое участие в круговороте никео-арианских движений. Это было строго консервативное направление, которое не отрицало значения богословской науки, но ограничивало ее значение, не допускало философскобогословской разработки своего учения и не выражало его в философско-богословских терминах, а считало необходимым остаться при наследии преданного, исповедовать то, чему учила древность в своих символах. Представители этого типа богословской мысли составляли значительную часть членов Первого Вселенского собора. Они отвергали арианство как ересь, но подозрительно относились и к новым терминам и понятиям, какие предположено было внести в изложение веры, считая это опасным нововведением, отступлением от древних мнений. Они приняли Никейский символ, но после собора скоро оказываются даже в рядах антиникейцев, находя соблазнительным и опасным термин ομοούσιος: Никейское определение они не считают чистейшим выражением веры, соответствующим подлинному учению Церкви. Епископы этого богословского направления составляют большинство на Антиохийском соборе 341 г., где в противовес Никейскому символу выдвигают авторитет древности, то, чему изначала научились веровать, — они затем входят в состав партии омиусиан. Но все время, несмотря на борьбу против Никейского символа и его защитников, они стояли на почве строго-церковного консерватизма, что и доказывают своим безусловным соединением с православными ко времени Второго Вселенского собора, когда богословскими трудами каппадокийских отцов было выяснено, что «единосущие» не заключает в себе савеллианства.
К этому именно направлению принадлежал и св. Кирилл Иерусалимский: не пользуясь Никейским символом, не употребляя ομοούσιος и полагая в основу катехизических поучений символ иерусалимской Церкви, он предупреждает слушателей, что этот символ не есть дело рук человеческих и что каждое его слово может быть подтверждено Священным Писанием. Соответствия со Священным Писанием вполне достаточно. Он резко полемизирует против Савеллия и Маркелла, подозреваемого в савеллианстве. При отдельных положениях учения он не отказывается от проведения разумных доказательств, но не дает ничего, что напоминало бы систему учения, и не обнаруживает стремления к ней, а только раскрывает и выясняет содержание символа. В его катехизических поучениях нельзя найти ни малейшего следа влияния какой-либо философской школы, — он везде и во всем остается чисто церковным писателем, стоящим на почве церковного Предания. На соборе в Селевкии в 359 году он оказывается в рядах омиусиан, а на Втором Вселенском соборе выступает как чисто православный деятель. И действительно, св. Кирилл Иерусалимский, не употребляя никейских выражений, такими яркими чертами изображает Божественное достоинство Сына, что не может быть сомнения относительно его правомыслия. «Не просто должно веровать во Христа Иисуса, — говорит он (Cateches. XI[, 1]), — и принимать сие подобно не как об одном из многих несобственно именуемых Христом; ибо те были христами прообразовательно, а Сей есть Христос истинный; и Он не человек[1440], чрез преспеяние достигший до священства, но от Отца [всегда][1441] имеющий священническое достоинство».
Он Сын не по присвоению, но Сын по естеству, Сын единородный: «Слыша наименование "Сын", не принимай слышимого в несобственном смысле, но разумей Сына действительного, Сына по естеству, безначального, не из рабства постепенно достигшего до всыновления, но Сына от вечности, рожденного неведомым и непостижимым рождением... Сей не иным чем был и иным сделался [(έγννήθη)], но из ничего[1442] рожден Отчий Сын, сущий выше всякого начальства (Эфес. 1: 21) и веков. Сын Отчий, во всем подобный Рождшему, Вечный, родившийся от Вечного [Отца], Жизнь от Жизни, Свет от Света, Истина от Истины, Премудрость от Премудрости [(σοφία έκ σοφού)], Царь от Царя, Бог от Бога, Сила от Силы» [(Cateches. XI, 4)]. «Отец родил Сына, не как у людей ум рождает слово, потому что у нас [ум ипостасен (ένυπόστατος), а]
