Это бытие, или «есть», — над ним Аристотель и ломал голову и потом заставил над результатами ломания своей головы ломать голову все последующие поколения философов, физиков, ученых. Почему? Я частично уже говорил об этом: есть — это нечто, которое производит самим фактом «есть», не нашей мыслью, не рассуждением, не будучи звеном в цепи какого-то вывода, а самим «есть», так же как центр: нечто есть, потому что есть центр. То есть <следует> понимать, что центр — это вездесущность бытия, но вездесущность бытия — и в этом та трудность, о которой я говорил, — она есть лик, или индивид, индивидуальность, далее не устранимая и никуда дальше не сводимая.
Беря и осмысливая сферу, которая есть просто оформление, метафора для продумывания основного, пронизывающего всю греческую философию парадокса невозможности мышления или парадокса факта мышления, Аристотель видит в этом то, что он называет индивидами, качествами, или действенностями. Несомненно, мы ничего не можем произвести, производит действенность. Очень простая вещь: мы не можем подумать новую мысль, она может только подуматься действенностью сместившегося, повсюду, во все точки смещающегося центра, его бытие и есть индивидуальное, действенность, или качество. Поэтому через все размышления Аристотеля проходят энергетические термины — «деятельность», «энергия».
Позже у Гумбольдта в лингвистике появляются различения, плодотворно примененные к анализу языка. Гумбольдт говорит, что мы обычно рассматриваем язык как продукты, как совокупность существующих слов, форм и так далее. Это ошибка, говорит он. И не случайно, воюя с этой ошибкой, Гумбольдт возобновляет аристотелевскую терминологию. Я не помню, ссылается ли он в этой связи на Аристотеля или нет, но он во всяком случае использует мысленные ресурсы терминов и различений, выработанных Аристотелем. Он говорит, что язык есть не только эргон, то есть продукты, а еще и энергéйа — деятельность, то есть всегда живая, длящаяся деятельность. Язык не есть набор слов и прочих элементов, которые могут быть выделены в языке, а есть продолжающаяся деятельность, а продолжающаяся деятельность содержит в себе возможность порождения все новых и новых смыслов.
Следовательно, эта деятельность мыслится как порождающая основа: не мы выдумываем слова, а деятельность их порождает (не наша деятельность с языком, а язык как деятельность). В некоторых современных лингвистических теориях и рассуждениях термин «деятельность» подхвачен, но он употребляется в его наглядном, видимом нам операциональном смысле: под деятельностью мы всегда имеем в виду деятельность кого-то (например, человека), и это берется в качестве понятия, которое используется для теоретических построений. А в действительности это радикально противоречит как смыслу этого слова у Аристотеля, так и сути дела. Речь идет не о деятельности человека, не об активности человека, а о том, что есть и что мы можем только так называть, что является деятельностью, то есть о бытии. Нечто само порождает, не мы. Бытие не есть просто готовые продукты бытия, оно длится за каждым продуктом и является тем, что Аристотель называет деятельностью. И мы должны уметь ухватить в мире не только предметы, порожденные в нем. Мир ведь состоит только из предметов, порожденных в нем: все, что мы увидим в мире, будет порожденным предметом, то есть продуктом, или «эргоном» (в терминах Аристотеля), но мир не только это, мир еще и деятельность.
Аристотель как бы говорит, что, если есть деятельность, мир всегда состоит из совокупности невидимых точек, назовем их условно субстанциональными точками, точками действенностей, или качеств. В тех частях своего учения, где Аристотель употребляет термин «качество» в связи, или в окружении, в облаке терминов «субстанция», «энергия», «энтелехия» и так далее, качеством называется не просто то, что присуще людям, окружающим предметам и что фактически является просто качественными состояниями восприятия нами этих предметов, под качеством он имеет в виду действенность, которая является конечным пунктом движения нашего объяснения: мы останавливаемся и далее не разлагаем, потому что
