Марат взял в руки конверт, осмотрел.
— Для самого Багирова смерть не казалась неожиданной. Иначе он не написал бы этого письма. Видать, что-то предчувствовал.
— Почему нам не сказал? — возмущенно воскликнул Глобов. — Мы бы меры приняли…
Он осекся под насмешливым взглядом Калитина. Действительно. О чем он говорит? Последние месяцы вся служба безопасности во главе с Багировым только тем и занималась, что принимала всевозможные меры. И что? Кому это помогло? Широкова спасло чудо, а сам Багиров расстался с жизнью.
— Кроме письма, Багиров никаких устных пожеланий, просьб не передавал? — уточнил Марат.
— Вам? — Глобов налил себе еще водки, выпил, не закусывая. — Нет. Он и про это письмо никому не говорил. Повторяю: я его случайно обнаружил в сейфе, когда разбирал бумаги. Не знаю, о чем там идет речь. Вы прочитайте, тогда сами все поймете.
С Борисом Багировым судьба свела Марата несколько лет назад. Багиров тогда его выручил, возможно, помог избежать гибели. Потом они изредка встречались, оказывали друг другу некоторые услуги. Багиров пару раз неплохо поработал на «Барс», за соответствующую плату, разумеется. Он был надежным товарищем, содействовал «своим», как мог.
— Пришла пора отдавать долги, — сказал Калитин, пряча письмо в карман пиджака.
— Ч-что? — не понял Глобов, которого уже «повело» от выпитой на пустой желудок водки.
— Пожалуй, я пойду, — произнес Марат, вставая и кладя на столик деньги. — За себя я всегда плачу сам.
Глобов неловко привстал.
— В-вы… мой гость…
— В другой раз, — улыбнулся Марат, пожимая его огромную ладонь. — Надеюсь, еще увидимся.
Он легко пересек полутемный зал ресторана, сунул швейцару чаевые и с удовольствием вдохнул свежий, сладкий воздух липовой аллеи. Летний закат позолотил стволы деревьев, лег медными кружевами на теплый асфальт.
Господин Калитин спешил домой, чтобы в тишине своего кабинета, отрешившись от суеты хлопотного, заполненного до отказа дня, прочитать последнее письмо Бориса Багирова…
В раскрытое окно вместе с вечерним ветерком влетела бабочка. Она уселась на край занавески и сложила свои мохнатые крылышки.
— Красавица… — прошептала Лена. — Как я тебе завидую!
Бабочка пошевелила усиками и медленно поползла вверх.
— Почему люди не летают так, как бабочки? — перефразируя знаменитые слова Катерины из «Грозы»[2], вздохнула госпожа Слуцкая. — Сейчас бы взмахнуть крыльями…
Телефонный звонок перебил ее монолог и вернул к суровой реальности.
— Тьфу ты! — возмутилась она.
Путаясь в мамином японском халате, она поспешила в гостиную. Телефоны и будильники, считала Лена, грубо и навсегда разрушили мир лирических грез и девичьих снов, превратили тургеневских женщин в прагматичных конторских служащих и бизнес-леди. Какая уж тут романтика! Мужчины всё вокруг стараются причесать своей механической гребенкой. Они скоро спать будут в своих «мерседесах», обнимая компьютеры. Последний оплот, сопротивляющийся повальной механизации, — это женщины. Их настойчиво хотят превратить в кухонно-уборочные комбайны, которые по ночам переключались бы на секс. Нажал кнопку — домработница, нажал другую — сексуальная партнерша. Такой программы, как «речь» или «мысли», для них наверняка не предусмотрено. Зачем? Мало, что ли, мужчины намучились? Они себе не враги.
— Алло?
— Лена? Это мама, — издалека прозвучал голос генеральши. — Я битый час пытаюсь тебе дозвониться. Связь просто ужасная! Как ты там? Не голодаешь?
Родители уехали на месяц в кардиологический санаторий. По этому поводу Леночку, благо она все еще была на больничном с травмой ноги, срочно вызвали на дачу в Подлипки.
«Мы не можем оставить дом без присмотра на целый месяц, — решительно заявила генеральша. — Тебе придется пожить здесь, пока мы не вернемся».
«Но…»
«Отцу необходимо подлечиться, — повысила голос Элеонора Евгеньевна. — Что за неблагодарную дочь мы с тобой вырастили, Котя? Думает только о себе!»
«Мой больничный кончается через два дня, — робко возразила Леночка, с жалостью глядя на отца, который действительно плохо выглядел. — А ездить из Подлипок на работу с больной ногой…»
