— Ох, какой я балбес! — чуть заикаясь, проговорил он. — Светлейший! Спроси, почему пожаловал к тебе хан с далеких берегов Окса? Он неспроста пришел!
Падишах повторил вопрос шута, и хан сказал о цели своего визита. Но повелитель не нашелся, что ответить, ожидая подсказку умного шута. Но тот молчал, зная, что за ответ даже ему не сносить своей головы.
Хану и без слов все было ясно. Он, хотя и бывший вор, но помнящий о своем родстве, принял близко к сердцу людскую боль... Если наездник любит своего коня, то садовник — розу, а правитель — свой народ. Но для этого он должен иметь свои корни, быть сыном своей земли. А падишах без роду и племени, и ему все одно. Вождю недостаточно быть мужественным, талантливым — таким должен быть каждый, кто служит людям. Правителем пристало избирать не того, кому на голову сядет глупая птица счастья, а того, кто мудр, как тысяча Эфлатунов[15] или тысячи Сократов.
...Прозревший народ все же вскоре сместил глупого падишаха. Какой из вора, глупца и безродного человека падишах?! Народ по своей доброй воле избрал правителя, мудрого, как тысяча Эфлатунов.
Из рассказов аксакала Сахатмурада-ага,
что живет в долине Мургаба
Час был поздний, но Гитлер, как всегда, находился в рейхсканцелярии, принимая близких людей, чьи разговоры не заставят его нервничать на сон грядущий. Приближенные знали, как беспокоен сон фюрера, и поэтому приходили к нему с делами, которые могли лишь его обрадовать или утешить.
В приемной, отделанной мореным дубом, Альфред Розенберг был своим человеком. Обменявшись ничего не значащими фразами с Гюнше, молчаливым личным адъютантом, нацистский идеолог обычно без доклада входил в кабинет Гитлера. Но в этот раз адъютант, набычив короткую шею, глазами остановил Розенберга, сухо обронил:
— Фюрер занят, генерал. Придется подождать.
Взгляд штурмбаннфюрера подействовал на Розенберга гипнотически — он, опешив, машинально опустился в массивное кресло, обитое мягкой кожей. Но в нем поднималось раздражение — вскочил, заходил по толстому коричневому ковру. Адъютант, отрешенно занятый бумагами, казалось, не замечал раздосадованного Розенберга, которого показное равнодушие Гюнше нервировало еще больше.
Идею свою он вынашивал давно, выжидал только, чтобы изложить ее фюреру лично. Будет обидно, если его задумку перехватит кто-то другой и раньше запродаст Гитлеру. Не один Розенберг знал о мании величия бывшего ефрейтора, не он один подогревал в нем, фюрере, это болезненное чувство.
...Розенбергу как-то стало известно, что сто лет назад, в 1840 году, французы перевезли с острова Святой Елены в Париж прах Наполеона Бонапарта.
Император Франции, редко к кому питавший чувства любви, был на редкость привязан к своему сыну, родившемуся от брака с австрийской принцессой Марией-Луизой. Это был долгожданный ребенок. О появлении его на свет весенним днем возвестил салют из ста одной дворцовой пушки. Во все концы империи поскакали гонцы с вестью: «Наследник родился!» Суровый Наполеон плакал от счастья. В тот день он подарил новорожденному Жозефу Франсуа Шарлю Бонапарту Вечный город Рим, присвоил титул римского короля, ласково называл Орленком, ибо себя считал Орлом, а своих бесстрашных солдат — орлятами.
В 1815 году, после бесславных «Ста дней», Бонапарт вторично отрекся от престола в пользу своего сына Наполеона II. Но наследника с ним не было — увезенный матерью под Вену, он воспитывался ее отцом, австрийским императором Францем I, старавшимся заменить мальчику отца. Царствующий дед, проигравший Франции не одну войну и люто ненавидевший «кровожадного корсиканца», делал все, чтобы внук забыл о родном отце.
Когда мальчик подрос, Наполеона уже не было в живых, но память об отце в его сердце не умирала, В продолжателе династии Бонапартов вспыхнул жгучий интерес к своему необычному происхождению. Почему иные придворные называли его шепотком Наполеоном II, а дед упорно титуловал внука герцогом Рейхштадтским? Он пытался доискаться до причин возвышения и падения своего великого отца, встречался с его бывшими солдатами, генералами, беседы с которыми разбудили в юноше дремавшее честолюбие. Это больше всего страшило тех, кто реставрировал монархию, посадил на престол очередного Людовика, но радовало противников Бурбонов, задумавших использовать имя Наполеона II как знамя борьбы против королевской династии.
