— Ведь нельзя! С полицией вернут!
— Я все обдумала. Сейчас правительству не до меня, все заняты коронацией. Нашему полицмейстеру сообщу, что еду в костромские имения. Ты одна будешь знать, что я в Ялуторовске.
Наталья Дмитриевна собралась в один день. В Москве только переночевала. По случаю пребывания в древней русской столице нового императора Александра II, сменившего на престоле умершего Николая I, и подготовки коронационных торжеств город кишел полицией и военными, как будто их согнали сюда со всей России.
Наутро коляска Натальи Дмитриевны, миновав заставу, выехала на Владимирский тракт, называемый народом попросту Владимиркой.
В Ялуторовск прискакали в одиннадцать часов ночи. Наталья Дмитриевна велела ехать на постоялый двор, но, когда проезжали мимо дома Пущина, она увидела свет в окне и приказала остановиться.
Все в доме было по-прежнему, все так же, как и тогда, когда они приезжали с Михаилом Александровичем и останавливались у Пущина.
Проговорили всю ночь. Вспоминали былое, поминали ушедших навсегда…
В эту ночь о том, что, собственно, заставило Наталью Дмитриевну приехать в Сибирь, не было сказано ни слова.
На следующий день Пущин получил письмо от родных из Петербурга. Он выбежал из своей комнаты в гостиную взволнованный, радостный.
— Наташа! Наташа! Наталья Дмитриевна! Вот тут пишут, что в связи с коронацией нам готовится всепрощение с возвращением прежних прав дворянства! Мы сможем вернуться в Россию!
Иван Иванович расцвел. Остальные из Ватаги Государственных Преступников, как называл Пущин товарищей, отнеслись к полученному известию сдержанно: слишком много их было, не оправдавшихся слухов, не сбывшихся надежд…
Вечером, когда все разошлись и Пущин с Натальей Дмитриевной остались наедине, он сказал:
— Согласитесь выйти за меня замуж… Поверьте, я все это гораздо прежде и давно обдумал, но не говорил и не намекал вам потому, что по обстоятельствам не видел возможности к исполнению…
Наталья Дмитриевна смутилась, возразила:
— А люди-то что скажут? Ведь нам обоим около ста лет…
Иван Иванович улыбнулся:
— Не нам с вами говорить о летах. Мы оба молодого свойства. А людей — кого же мы обидим, если сочетаемся? Вы свободны и одиноки, у вас куча дел не по силам. Очень натурально, что вам нужно помощника. Скорее на меня падет упрек, что старик женился, рассчитывая на ваше состояние. А я признаюсь, что такой упрек был бы для меня очень тяжел. Я об этом много думал, но потом нашел средство устранить от себя решение этого дела и всякое подозрение…
— Какое же средство?
Пущин, волнуясь, проговорил:
— Половина России даже на смерть идет, покоряясь жребию. Бросьте жребий.
Предложение Пущина повергло Наталью Дмитриевну в смятение. Она и сама предполагала такую возможность: выйти за Ивана Ивановича замуж. Но теперь, когда эта возможность, казалось, могла осуществиться, она вдруг начала сомневаться, имеет ли право на это.
Мысль о жребии внесла в ее душу успокоение.
Наталья Дмитриевна отрезала от листа почтовой бумаги три полоски. На одной написала: «Остаться так», на другой: «Идти за Пущина», на третьей: «Идти в монастырь».
Во время жизни в Тобольске Наталья Дмитриевна часто посещала Абалакский монастырь, в двадцати пяти верстах от города. Туда же она поехала бросить жребий.
Отстояв обедню, попросила старца Иону принять ее для беседы и исповеди.
Старец выслушал ее долгий, сбивчивый, растерянный рассказ, вздохнул, снял камилавку, перекрестился на икону с неугасимой лампадой и сказал:
— Прости меня, господи. Кладите жребии.
* * *
— Что? — спросил Пущин.
Наталья Дмитриевна низко поклонилась ему и молча подала жребий. Он развернул его и прочел: «Идти за Пущина».
За что ж виновнее Татьяна?
За то ль, что в милой простоте
Она не ведает обмана
И верит избранной мечте?
За то ль, что любит без искусства,
Послушная влеченью чувства,
Что так доверчива она,
Что от небес одарена
Воображением мятежным,
Умом и волею живой,
И своенравной головой,
И сердцем пламенным и нежным?
Ужели не простите ей
Вы легкомыслия страстей?
(Евгений Онегин. Глава третья, XXIV)