— Ч-ч-что случилось? Как такое может быть? — пролепетал Плик, но тут лицевой диск дочери окончательно утратил рыжеватый оттенок и побелел, будто снег. А потом, прямо на его глазах, лицо дочери стало изменяться: удлинилось снизу, расширилось сверху и, наконец, приобрело присущую сипухам форму сердечка! — Это же сипуха! Амбарная сова! Но я ничего не понимаю! — ахнул Плик.
— Где тебе понять? — зловеще проскрипела Крит. — Это все сделала я. Это мой шедевр, мое лучшее создание! Я дам ей имя Лутта. Она — все. И никто. Причем одновременно.
— Что ты мелешь? — вскричала Игрек. — Мы мечтали о маленьком птенчике, похожем на одного из нас или даже на обоих! А ты что наделала? Ведь она… она совсем чужая!
— Как скажете, — буркнула Крит. — Но вы только взгляните на нее! Полюбуйтесь на мое лучшее творение! — Теперь белый лицевой диск сипухи стал черным, как вороново крыло, а большие глаза превратились в крошечные блестящие бусинки.
В ту ночь Лутта только и делала, что превращалась. Несколько часов подряд она была вороной. Потом практически мгновенно стала пестрой неясытью. Затем полярной совой. Наиболее зрелищным было превращение из угольно-черной хагсмары в белоснежную полярку, а самым симпатичным — обращение в пятнистую сову.
Сама Лутта радовалась вовсю, а Плик и Игрек, хоть и были счастливы, что малышка называет их мамой и папой, все-таки никак не могли привыкнуть к существу, которое Крит любовно называла превращалкой.
— Я гений! — без умолку каркала ведьма. Несмотря на все свое прежнее отвращение к материнству, она, казалось, искренне привязалась к Лутте и ворковала над ней, как заботливая мамочка.
— Но ведь все эти изменения… это ненормально, — попробовал возразить Плик.
Крит устремила на него немигающий взгляд своих крошечных черных глазок.
— А ты уверен, что хоть кто-то из нас нормален? И вообще, кому она нужна, эта норма! Лутта уникальна, вот что главное! Она — восхитительный феномен, а это куда важнее твоей скучной нормальности.
— Да-да, конечно, — дружно закивали Плик и Игрек. Они честно пытались внушить себе, что у них самая лучшая, самая уникальная и расчудесная дочка. И были вынуждены так же честно признать, что это их нисколько не радует. «Нам не нужен феномен, мы хотели обычного птенчика! Такого, которого мы могли бы назвать своей деткой!» — думали они про себя. Тем не менее на первых порах они пытались принять и полюбить свою феноменальную малютку. Привыкнуть к ее превращениям. Научиться любить ее и радоваться ей.
Надо сказать, поначалу это у них получалось. Плик и Игрек убедили себя в том, что под снежной белизной полярки, крапчатыми перьями пятнистой совы или серебристым оперением бородатой неясыти дочурка все равно остается их маленькой Луттой. Тем не менее Плику было нелегко справиться с разочарованием, постигшим его в ту ночь, когда он принес своей малютке сочную мышку для торжественной церемонии Первой косточки, а маленькая Лутта многократно изменила свой облик во время ритуала. Начала она свои превращения с облика виргинского филина, затем оделась в черные перья хагсмары. Плик и Игрек громко восторгались талантами дочурки, видя в них знак дочерней признательности Лутты.
— Какое уважение к родителям! — растроганно пробормотала Игрек.
И все бы хорошо, если бы на этом сюрпризы закончились. Но в следующий миг почтительная малютка стала сычиком-эльфом, причем уменьшилась до таких размеров, что с трудом смогла протолкнуть в пищевод проглоченную мышку.
— Великий Глаукс, зачем она это делает? — охнул Плик. Лутта молча уставилась на него, потом моргнула.
— Почему ты называешь меня «она», папочка? Разве я не Лутта?
Плик ничего не ответил.
— Мамочка, почему он назвал меня — «она»? Я ведь ваш птенчик! Почему вы смотрите на меня так, будто не узнаете?
— Ах, дорогая… Просто порой нам бывает нелегко привыкнуть, — пролепетала Игрек, зачарованно глядя, как крошечный сычик-эльф раздувается до размеров сипухи. Заглянув в черные блестящие глазки своей феноменальной дочки, она дрожащим голосом спросила: — Это ведь ты, правда?
Сидевшая в дальнем углу пещеры Крит лишь хитро прищурилась.