Три года я был его учеником, но и сегодня я знаю о нем не больше — а может быть и меньше, — чем узнал в нашу первую встречу в маленькой синагоге на улице Павэ, когда пришел туда встречать Царицу-Субботу.
Как-то раз он узнал, что в Париж, по дороге в Соединенные Штаты, приезжает известный хасидский рабби. Хасиды из Лондона и Цюриха, Антверпена и Франкфурта устремились во французскую столицу, одни — чтобы приветствовать рабби, другие — чтобы попросить у него совета и благословения.
— Ты его знаешь? — спросил учитель.
— Да, он из наших мест, из Трансильвании. Перед войной я один раз видел его издали. Это не мой рабби, мой — Вижницкий.
— А в чем ты его упрекаешь, вот этого?
— Ни в чем, разве только в том, что он не страдал — или недостаточно страдал — во время войны.
— А ты? Ты страдал достаточно?
— Нет, недостаточно. Но ведь я же не рабби, я ни для кого не рабби.
— Что ты можешь об этом знать?
Он уже готов был пустить в меня одну из своих отравленных стрел, но сдержался.
— Ты придаешь страданию слишком большое значение.
Я ждал продолжения, но его не было. Он был так озабочен приездом рабби в этот день, что не тронул меня.
— Я хочу с ним познакомиться, — сказал мой учитель.
— Это будет нелегко.
Рабби остановился в одном из роскошных отелей правого берега. В коридоре толпились люди. Они стояли в очереди долгие часы ради беседы с рабби, которая длилась не более пяти минут. Перед тем как войти в зал, где восседал святой, полагалось еще в передней вручить секретарю пидион, банковский билет. Таков был обычай: прежде чем увидеть рабби, надо было совершить доброе дело — а милостыня это доброе дело, — чтобы заслужить такую честь.
— Идем со мной, — приказал учитель.
Я боялся самого худшего. Ведь швейцар может и не пропустить бродягу с прислужником. Но никто не задержал нас в тот день. Коридорный посмотрел на нас и сказал: — Второй этаж. В коридоре стояло человек триста. Мой учитель пробился к секретарю:
— Я хочу его увидеть.
— Становитесь в очередь, как все.
— Я — не то, что ты называешь «все.»
— Значит, вы его не увидите.
— В самом деле?
Он вырвал листок из моего блокнота и нацарапал на нем несколько слов.
— Приказываю тебе передать это посланье рабби, не то я тебя прокляну.
Секретарь повиновался. И вот что было еще более странно. Дверь открылась, и сам рабби попросил моего учителя войти. Они провели с глазу на глаз несколько часов, и никто никогда не узнал, о чем они беседовали. Прощаясь с ним, рабби только и сказал, совсем тихо:
— Допускаю, что человек может знать так много. Но как вы сумели все это понять?
Позже я спросил учителя:
— Что вы написали в записке?
— Не твое дело.
— Видите ли, мне тоже хотелось бы научиться открывать иные двери.
Он рассердился:
— Этому научиться нельзя. Ты хочешь подражать мне? Ничего никогда ты не научишься открывать, если будешь подражать кому бы то ни было. Ключ нельзя купить, его надо выковать самолично. То, в чем моя сила, у тебя может стать слабостью. Долг ученика — следовать за учителем, а не копировать его.
К счастью, приступы гнева быстро проходили. Вспыхнут, как молния, и вот он уже такой, как всегда, как всегда озаренный.
Один-единственный раз он ушел в бешенстве, хлопнув дверью. В этом был виноват я. Я хотел вломиться в святилище, я стал задавать вопросы, которые преследовали меня даже во сне:
— Кто вы? Что скрываете? Почему делаете из этого такую тайну? Неужели вы в самом деле думаете, что долг человека замыкаться, а не открываться другим?
Он окаменел. Дыхание его стало шумным, лицо приняло жестокое выражение. Молча он смотрел на меня, ища способ уязвить побольнее, быть может — убить. Я пришел в ужас, я стал оправдываться.
— Не сердитесь на меня. Это не любопытство, не нескромность. Я просто хочу знать это на будущее, хотя бы для того, чтобы рассказать своим детям, кто был человек, имевший такое влияние на их отца.
Он вскочил с места и погрозил мне кулаком. Бешенство, наконец, прорвалось наружу:
— А кто тебе сказал, что оно будет, это будущее? И кто тебе позволил отторгнуть меня от него, говорить обо мне в прошедшем времени?
Он совершенно взбесился и, как одержимый, стал метаться от стены к стене, испуская пронзительные крики.
