Тут старец Аксен от себя словцо прибавил:
— Жить и сторожить и песенку не забывать:
Ты, Ивоха, Ивоха-мужик,
Примечай, где что плохо лежит,
Где хозяин на кубышке сидит,
Золотишко под гузном хранит!..
Песенку эту разбойничью не забывайте, а вслух не запевайте! Дело с божьим словом, с молитвой надо вести!
И вот с божьим словом да с молитвами подосланных молодцов-сторожей очистил атаман Позолота все кладовухи, укладки тайные богатейших нижегородцев за одну ночь. Завопили ограбленные бояре и торговые люди:
— За одну ночь, самую короткую и светлую! Кто бы подумал в такую ночь править дела разбойные? Не бывало такого с той поры, как пропал незнамо куда злодей Сарынь Позолота! За одну короткую ночь и светлую как день!
На торжищах и перекрестках досужие люди днем подсчет вели, кто из богачей своим добром поплатился:
— У боярина Толстогуба ларец с серебром да золотом почитай из-под гузна выдернули!
— Федула Носатого у причального столба встретили, с баржи как отца родного под руки свели, суму с барышами подхватили и — прости Христа ради!
— Рысья шапка мурзы Хусаина по Волге уплыла, а добро из посудины пропало. Да, видно, и сынок вслед за отцом на дно пошел!
Теперь Сарынь Позолоте оставалось со всей добычей вниз по Волге до побратима Макария прорваться. Но на такое дело надо было ждать ночей потемнее и подлиннее. А пока скрылся он с ватажниками в Аксеновом гнезде на Узоле. Как тигр сибирский, вышел из логова, потянулся, схватил добычу и снова в логове залег. Ватажники тут отсыпались, после бессонных дней и ночей силы набирались, рыбу ловили, уху варили. И слушали бывальщины старого Аксена. А сам он спал плохо. Все вокруг своей закутки с посошком ходил, на берег Узолы выходил и глядел, и слушал ухом привычным разбойничьим, не донесется ли с низовой стороны говор какой, али тихий плеск весла, али стук в днище челна боярского. И радовался старик тому, что поплатились-таки нижегородские богатеи, прихвостни басурманские, данью дорогой, только не хану-басурману, а Сарынь Позолоте, атаману волжской вольницы!
Вот дождутся ватажники ночей потемнее, в челны пожитки снесут и Аксена за собой позовут:
— Давай с нами, дедка Аксен! В челне места хватит!
И скажет в ответ старый разбойник, вожак волжской вольницы, о коем песни сложены:
— Куда мне старому до Макария! Налетят из-за Волги вороги, а обороняться силы нету. Пусть уж я здесь, на Узоле, помру, не от басурмана, а от своей православной смертушки!
Последние короткие и светлые ночи стоят. Пробегут еще две-три недели, и день быстрее на убыль пойдет, а ночи с каждым заходом солнышка темнее и длиннее станут. Но невесело Сарынь Позолоте у моря погоды ждать. А молодцы-ватажники день и ночь лежали да раны свои потуже перевязывали. И все были за то, чтобы до темных ночей подождать. Эх, атаман Сарынь Позолота! Знал бы да ведал ты, что вот в эту теплую ночь догорают последние головни от келий инока Макария, твоего побратима! Половина монахов порублена, другие с игуменом в полон захвачены и за Волгу переправлены до татарской орды. Не ждал бы ты, атаман, темных ночей!
Всего-то три дня и три ночи довелось отдохнуть молодцам атамана Позолоты, как вместе с передовыми басурманами прилетела к Новгороду низовскому недобрая весть о разгроме монастыря на Желтой воде. В ночь тронулся в путь Сарынь Позолота. Молча глядел старец Аксен вслед уходящим челнам. Нет, не согласился он поехать ко Макарию. Ждал он этой беды, чудилось ему, что так будет.
Быстро неслись челны вниз по воде. К полуночи под Дятловы горы приплыли и, крадучись, зашли в тень от берега. Пусто и тихо было в ту ночь на нижегородском берегу. Только псы завывали на верхних посадах, чуя дикий басурманский дух. У Зачатьевской обители придержали разбег челнов. Сарынь Позолота на берег вышел и обухом бердыша постучал по днищу монастырского челна. Гулко, как исполинский барабан, загрохотало дно перевернутого челнока. И так три раза пробарабанил атаман по днищу челна. И стоял, прислушиваясь. Вот в сумраке чуть слышно стукнула щеколда, скрипнули ворота. Вся в черном, под черным платком-шалью быстро спустилась тропинкой к берегу женщина. Подошла к атаману: «Вот это на выкуп страдалицы Оганьки. Не пристало русской жене у татарина ноги мыть! — сказала и совсем тихо, на самое ухо: — Ниже по берегу баржа баскака ханского. Заглянул бы».
