— Ты все правильно помнишь?
— Я же говорил — слишком много воды утекло с того момента.
— Значит ты мог кое-что забыть?
Я наклонился вперед через стол, стараясь оставаться на месте. Потом облокотился и попытался встать, но охрана, наблюдавшая за всем со стороны, тут же усадила меня обратно, среагировав на мои действия почти моментально.
— Я знаю о чем ты думаешь, — прошептал я ему. — Знаю так же что написано в этом поганом отчете. Нет, я шел на помощь быстро насколько это было возможно в тот момент. Ты и все остальные, думаете, что я нарочно замедлил ход, чтобы не ввязываться в схватку с превосходящими силами противника, но это ложь. Я никогда не избегал схватки. Никогда! Даже, когда знал, что все может закончится печально. Такова моя натура. Но в тот день все будто говорило о том, что их смерть будет неизбежной.
Офицер замолчал. Внес мои слова в специальный журнал и тут же поднялся, повернувшись к окну, откуда теперь можно было смотреть на почерневшие скалы Саркаститового гребня. Температура упала. С внешней стороны окна, уже сейчас начавшей покрываться инеем и причудливыми ледяными узорами, офицер видел как столбик термометра начал падать вниз. Одно деление. Второе. Затем третье. И так до тех пор, пока минус не стал смертельно опасным для всего живого, что могло находиться за пределами тюремного комплекса. Снег посыпал с неба. Маленькие крошки, как будто хлопья попкорна оседали на черной поверхности планеты, закрывая мертвую землю белоснежным покрывалом.
— Такое редко можно увидеть, — начал офицер, опять встав спиной ко мне. — Я столько лет здесь и последний раз видел нечто подобное четыре года назад, — потом он едва слышно усмехнулся. — Забавно. Иногда мне кажется, что природа просто издевается над нами. То невыносимая жара, от которой хочется забиться в самый холодный угол этой тюрьмы, то пронизывающий до костей холод. Никогда бы не подумал, что остаток жизни проведу в месте, где календарным летом можно замерзнуть насмерть.
Он устало вздохнул и еще какое-то время пробыл в таком положении, внимательно всматриваясь в покрытые белой пеленой горы.
— Заключенные, те, что еще работали в закрытых ныне копях Саркаститовых гор, утверждали, что слышали как воют волки, когда ветер Вервульф поднимается на самый пик этого проклятого места. Кто-то даже говорил, что видел целые стаи этих хищников, когда выбирался на поверхность.
Потом он слегка повернулся, держа руки сложенными за спиной и украдкой посмотрел в мою сторону.
— Но мы-то знаем, что все это байки.
Молчание.
— Живого на поверхности этой планеты нет и быть не может, но людям почему-то свойственно видеть в темноте все самое страшное, что таится в их прогнившей душе. Я устал, старик. Правда. Устал и хочу на покой.
— Я тоже.
— Помнишь как мы клялись, что будем сражаться до тех пор, пока у нас хватит на это сил? Как встали в один ряд: ты, я, Войтенков, Никитин, все наше звено, сложили руки, будто скрестив мечи перед страшным боем, и дали общую клятву.
— Конечно помню.
— Сколько нас осталось спустя годы?
— Только мы с тобой.
— Черт. Я так и не смогу отыграться у Войтенкова.
— Он тебе все простил. Ты же знаешь.
— Да, знаю. Но мне хотелось взять реванш. Жаль, что старина ушел раньше, чем нас опять свела судьба.
В комнате для допросов наступила тишина. Последние охранники, стоявшие у входа, вышли и теперь в помещении остались только два человека: я и он.
Потом офицер развернулся, потянул руку к пульту управления и уже хотел было закрыть каменное окно, но я попросил оставить все как есть.
— Не делай этого. Я хочу посмотреть на планету.
— Она тебе так нравится?
— Последние несколько лет я только и делал, что смотрел в мокрые каменные стены своей камеры и слышал как кричат озверевшие заключенные перед очередной схваткой на арене. А здесь… здесь все иначе.
Он усмехнулся и отвел руку от пульта. Затем вернулся за стол, поднес несколько документов и принялся молча читать, иногда поглядывая на меня из-подо лба.
— Давай начнем все с самого начала. Двадцать восьмое июля.
— У нас есть на это время?
— Я дам тебе его столько, сколько потребуется. Не скупись на детали, быть может перед казнью эта исповедь облегчит тебе душу.
