Геринг попросил шефа абвера адмирала Вильгельма Канариса представить ему Ровеля, что и было сделано в 1936 году. Возможности Геринга были несравнимы с таковыми Канариса. Потому было решено передать группу Ровеля в 5-е (разведывательное) отделение генерального штаба люфтваффе. Группа была официально переименована в «Эскадрилью специального назначения». Ровель и его летчики получили новенькие самолеты «He-111». Экипаж такого самолета конструкции Эрнста Хейнкеля состоял уже из четырех человек. «He-111» обладал дальностью полета до 3000 километров, установленная на нем новевшая цейссовская оптика позволяла делать великолепные фотографии с высоты 10 тысяч метров. Радиолокаторов тогда еще не существовало, и в полете самолеты-шпионы с земли были невидимы и неслышимы. Лишь в некоторых случаях самолет можно было обнаружить по инверсионному следу — но это средствам ПВО ничуть не помогало, лишь позволяло отметить сам факт нарушения воздушного пространства.
Если требовалось произвести аэрофотосъемку крупного города с меньших высот, на самолеты наносили опознавательные знаки гражданской авиации. Одетые в штатские костюмы пилоты и штурманы делали вид, что осваивают новые трассы для немецкой авиакомпании «Дойче Люфтганза».
Когда Германия и СССР заключили пакт 1939 года, летчики Ровеля прекратили полеты над советской территорией… на целый месяц.
По-видимому, до немцев дошли слухи о том, что известный советский летчик Михаил Ульянович Алексеев на истребителе И-16 конструкции Николая Николаевича Петлякова испытывал новый форсированный двигатель, позволяющий серийному самолету-истребителю забираться на высоту за 10 тысяч метров. Действительно, в одном из полетов самолет потерпел катастрофу и Алексеев погиб.
Эта информация не могла не встревожить и спецслужбы и люфтваффе Германии. Появление у советских ВВС высотных истребителей создавало реальную угрозу не только продолжению разведывательных полетов эскадрильи Ровеля, но и бомбардировочной авиации люфтваффе в целом.
Контрразведка НКВД не могла достоверно знать, какой именно информацией обладают немцы, выдача им через Шмидта заведомой «дезы» могло скомпрометировать ценного разведчика. Проблема обсуждалась на высоком уровне совместно тремя заинтересованными ведомствами. Решено было просьбу немцев «уважить», передать им информацию, близкую к истинной, но дозированно, с соблюдением собственных интересов.
Результат игры был положителен. На очередной встрече немецкий разведчик сказал Кузнецову: «Должен вам сообщить, что я посвятил 15 минут для беседы с военным атташе генералом Кестрингом лично о вас. Я подробно описал генералу Кестрингу весь ход и развитие нашего с вами знакомства и связей. Он очень заинтересован работать с вами и просил передать и твердо обещать следующее: при первой же необходимости или вашем желании перебраться в Германию вам будут предоставлены все находящиеся в нашем распоряжении средства…» Затем Карл подошел к тому делу, из-за которого, собственно, и ездил в Черновицы.
Оказывается, в этом городе много лет — еще со времен Первой мировой войны — жил старый, заслуженный агент немецкой разведки. После революции в России, гражданской войны и прочих событий этот шпион — некто Десидор Кестнер — был законсервирован.
За годы, предшествовавшие воссоединению Северной Буковины с УССР, Кестнер разбогател, стал владельцем ювелирной мастерской и магазина. В Берлине приняли решение вывезти старика в Германию. В первую свою поездку в Черновицы Карл передал Кестнеру выездные анкеты, тот мог бы уже давно и спокойно выехать в фатерланд. Но все дело в том, что советские таможенные власти ни за что не пропустили бы за кордон огромные ценности — ювелирные изделия и валюту, которые Кестнер сумел припрятать при национализации своей мастерской и магазина. Когда Карл вторично приехал в Черновицы, чтобы попытаться заполучить эти ценности, доставить их в Москву, чтобы потом переправить в Берлин с дипломатической почтой, ему не повезло. Кестнер неожиданно перед самым его появлением очутился в больнице. Аппендицит, острый приступ. Тяжелая, с учетом возраста и состояния здоровья больного, операция.
