Неугомонная детвора шумно носится по аллеям сада, лишь изредка останавливаясь, чтобы поглазеть на представление «Петрушки» или понаблюдать за ловкими китайскими фокусниками, послушать старых шарманщиков, чьи барабаны изготовлялись одесскими мастерами, по причине чего здесь были популярны мелодии «7.40», «Шарлатан» и другие еврейские напевы. Любопытным девочкам постарше предсказывают судьбу разноцветные попугаи, за определённую плату вытаскивающие своими кривыми клювами плотно уложенные и написанные корявым почерком судьбоносные билетики.
Нико заглянул в духан. Здесь, в глубине, за длинным столом, освещённом лампами, сидели люди. Шёл большой пир на полупире. Ароматные бычьи лопатки, хорошо сваренные, лежали в облаках пара на больших блюдах, рядом с шашлыками на шампурах, пестрели гранаты, наливные яблоки, гроздья прозрачного винограда, жирная индюшка и поросёнок, покрытый яичным желтком и обжаренный, с зеленью петрушки и ярко-красными «болоками» – редисками в раскрытом рту, и тарелки с тёмно-зелёным варёным шпинатом, заправленным пахучим хмели-сунели. Мужчины сидели кто в пиджаках, кто – в блузах, а кто – в чохах – чёрных, каштановых, с серебряными и чёрными поясами и кинжалами. Все говорили спокойно, наслаждаясь, что ночь ещё длинна, и тем, что это уже не первая, и далеко не последняя, ночь великого пира.
Недалеко от входа сидел старый дудукист Геворг. Он, вздыхая, жаловался своему соседу – зурначи – на судьбу-злодейку:
– Хотел вот в ресторане поработать, здесь рядом, так не впустили же даже за порог. Говорят, мол: «Неинтересный у тебя инструмент! Не-со-вре-мен-ный и нудный! И песни твои уже всем приелись, грусть навевают на клиентов. А клиент, наоборот, должен радоваться, веселиться, забыть о печали, много кушать и пить, чтобы много платить. И друзей своих приводить, чтобы тоже много пили и ели…». Откуда им, бестолковым, знать, что когда поёт бархатистый дудук мой – это душа абрикосового дерева поёт…
– Что они понимают, глупые люди? – вторил ему собрат по музыкальному ремеслу. – Как быстро забыли они то время, когда даже птицы в садах умолкали, заслышав звуки твоего сладкого дудуки и моей правдивой зурны! Теперь, видишь ли, другое время настало. Другая одежда у людей – «модная», манеры, еда другая. И музыка тоже другая. Всё оттуда приходит, – он пальцем указал куда-то вдаль, видимо, имея в виду Петербург или даже Париж. – Что же нам остаётся делать, ахпер? По миру пойти? Не выбросить же зурну, на которой ещё мой дед играл? Ни одно веселье или народный праздник без зурны и дудуки не обходилось, без них свадьба – не свадьба, а глухие поминки…
– Эх, Аствац-джан? Как семью кормить? Руку я протягивать не привык. Научиться по клавишам стучать что-ли, или пищать на медном кларнете?
Нико прошёл вовнутрь и сел за одинокий столик, не снимая с головы шляпы:
– Водку принеси, брат.
– Чем закусывать будете, батоно чемо?
– Закуски не надо.
Вскоре подошёл буфетчик-микитан, обмотанный фартуком до самого пола, с подносом в руках. На нём стояли стеклянный графин с холодной водкой и рюмка. Нико залпом выпил полную стопку и блаженное тепло немедленно разлилось по всему его телу. Затем он выпил вторую, и третью и, опустошив графинчик, взял дрожащей рукой пустую рюмку, став в задумчивости рассматривать её матовое донышко…
* * *
Оставив духан, он в отрешении углубился в сад и наткнулся на кафе-шантан. Здесь, на открытой эстраде ресторанчика, по вечерам давали музыкальные спектакли и иллюзионные номера. Здесь выступали весёлые конферансье-куплетисты и акробатки-«каучук», балетные пары исполняли «па-де-де» и «па-де-труа», им на смену выбегали стройные артистки кордебалета, а ближе к ночи неискушённой кавказской публике демонстрировали непристойные пляски задорного и беззаботного «канкана».
Дыхание новых перемен, идущих с Запада, как и дыхание необычайно жаркой весны, явственно витало во всей атмосфере этого увеселительного заведения, с появлением которого неведомая сила начинала выгонять мирных жителей Тифлиса, привыкших проводить тихие весенние вечера за игрой в нарды и лото, в эти кафе-шантаны, заставляла, из любопытства, слушать пикантные шансонетки на непонятном языке, учила не стыдиться коротких, выше колен, юбок, выразительно-двусмысленных движений танцовщиц французского варьете в купальных костюмах, высоко задиравших длинные ноги и посылавших зрителям воздушные поцелуи, и толкала скромных и совершенно невинных девушек, дочерей местных обывателей, выгоняя их на работу модистками в ателье, на сцену, в театр, натурщицами к свободным художникам, либо на новый промысел на новом тротуаре.
