Зачем он потом месяцы и годы пил и кутил, гонял по Тифлису на фаэтоне и сорил деньгами со случайными попутчиками жизни, деля с ними радость и печаль? Зачем звал зурначей на свадьбу?
Ах да, душа ведь пить и веселиться просила…
Почему он так никогда и не попытался завести свою семью, свой дом, свой очаг, где бы мог спрятаться от жизни и немного передохнуть, а остался под старость один, как перст? Почему заявил однажды, что одиноким пришёл он в этот мир – одиноким и уйдёт?
Почему, открыв в себе талант, он никогда не требовал за свои работы ничего больше, чем стакан водки и кусок хлеба да подстилку в каком-нибудь затхлом углу? Почему терпел унижения – одно за другим? Ведь жизнь итак коротка, чтобы всё время терпеть!
Почему он всегда уходил от всех, даже от самых искренних своих друзей? Почему он ни разу не принял ни от кого предложения остаться, чтобы жить в тепле и сытости?
Почему он не ухватился за почитателей своего таланта, чтобы заявить о себе всему миру, потребовать от него то, на что он имел право, данное ему свыше?
И по какой необъяснимой логике жизни он оказался сейчас здесь, в этом тёмном, сыром подвале, без денег, без хлеба, без друзей, оборванный и больной, почти потерявший рассудок, превратившийся уже в тень, в жалкое подобие человека, которого всё ещё удерживают на земле неведомые, но прочные корни?
Почему? почему?.. На эти вопросы не было ответа…
Темнеет его сознание, погружаясь в небытие. Прошедшее мешается с настоящим, и уже он не в силах разделить, что только кажется, и что есть на самом деле… Но разум и восприятие его легки, свободны, и парят над ним, как сон. Никала ждёт его, как ребёнок, и радуется ему, ведь снится ему запах сена и свежего молока. Снится покойная мать, он ощущает её руку на своей голове. Чувствует запах молодого вина из марани, ароматной киндзы и толчёных орехов, слышит весёлый собачий лай, блеяние коз и задорное кукареканье их петуха Мамало…
Он молод, и дух его парит над землей. И в снах он не изгой – нет, он полон жизни на этом вечном празднике, ведь без него не произойдёт ни одного застолья ни на земле, ни на небесах. Он и есть творец этого праздника, и по мановению его кисти, крепко зажатой в руке, обретают жизнь величественные Кавказские горы, стада тучных овец на их покатых склонах, стройная церковь с крестом на куполе, толпа крестьян и пышная свадьба, скачки на лошадях, и праздничный стол с едой и музыкантами… Как же прекрасен этот мир, и как мало в нём зла, и в каком единении и любви живут в его снах и горы, и земля, и люди, и всякая другая божья тварь! И слёзы текут тогда у него по лицу, и душа его содрогается от счастья и любви к людям, и он улыбается во сне самой лучшей, самой застенчивой и кроткой из своих улыбок…
Каждый грузин немножко ребёнок, но мало кто встречал 56-ти летнего мужчину с такой улыбкой и детской душой… От полного отчаяния его спасала только кисть и вера, очень простодушная и наивная вера, искренняя и преданная.
– Никала, – донеслось до него. – Никала! Это я, твой Гиоргий. – Пиросмани приоткрыл глаза. Над ним стоял сам Святой. Он пришёл к нему, в подвал, где он лежал, никому не нужный и всеми покинутый. Святой Гиоргий обнял его и заплакал.
– Не говори ничего, Никала… Я видел, как ты страдал, сколько перенёс бед. Люди не поняли тебя. Уж если Христа не поняли, тогда… А ты просто другой, Никала. Ты родился не для того, чтобы смотреть на землю. Ты смотрел вверх, а они думали, что ты гордый, задрал голову, «графом» дразнили. Люди то любили твою наивность, то она их раздражала. Но это не важно – главное, ТЫ их любил!
Добрый ты… Даже сейчас, умирая, не сердишься ни на кого. Всех любишь. Тяжело это. Любовь – это всегда крест. Чем сильнее любишь, тем тяжелее крест.
Вижу я, Никала, легко тебе уходить – камня нет на сердце.
Слышишь стук за порогом? Знаешь, кто это? Это старуха пришла, голодная и с косой, заждалась она тебя, неутомимая.
Но ты не бойся, Никала. Я ведь с тобой!
Проси же сейчас у Смерти Бессмертия! Только так ты останешься в памяти поколений…
…Аминь! Свершено…
Осталось немного, и вылетит птичка и полетит свободно в мои чертоги. Маленькая лёгкая птичка – твоя душа.