- Отстань, - сказал Кирилл, не оборачиваясь.
Он закрыл глаза, и время потянулось, как патока. Пароходик продолжало валять с прежней силой, Кирилла мотало, точно куклу, и скоро он понял, что в каюте ему долго не продержаться.
Чавканье за спиной выводило Кирилла из себя. Он обернулся и с ужасом уставился на Побережного.
Тот, словно Гаргантюа, поглощал кусок за куском. Селедка на глазах исчезала в его ненасытном чреве. Не в силах больше страдать, Кирилл зажал рот руками и бросился вон из каюты.
В коридоре он отыскал дверь с надписью «гальюн» и, как в спасение, нырнул в нее. В тесной железной коробке было жарко, словно в преисподней, в унитазе утробно булькала перекатывающаяся под пароходиком вода, а глаза невыносимо щипала хлорка.
Кирилл попробовал искусственным путем облегчить свои страдания, но верное средство - два пальца, засунутые в рот, - на этот раз не помогло. Полуживой, Кирилл вывалился из гальюна и чуть не на четвереньках выполз по трапу на палубу.
Теперь ему было все равно. Отплевываясь от захлестывающей палубу воды, он на ощупь пробрался к закрытой брезентом шлюпке и присел возле нее, обеими руками уцепившись за трос.
Там и отыскал его Побережный.
- Жив? - заорал он. - А я уж подумал, что ты того, пошел рыбок кормить! Нет, паря, пусть уж лучше они нас покормят! А? - И он потряс перед носом Кирилла рукой с зажатой в ней селедкой. Он, как видно, расправился с первыми двумя и приходил за новой порцией. - Поешь, говорю, она нутро укрепляет!
Резкий селедочный запах окончательно доконал Кирилла.
- Иди ты со своей рыбкой знаешь куда?! - закричал он. Он хотел добавить, куда именно, но тут очередная волна совсем положила пароходик на борт, едва не оторвав Кирилла от троса.
Побережный тоже ухватился за него, опустившись рядом с Кириллом на корточки.
- Эх ты, моряк с печки бряк! - сказал он. - Тебе дело говорят, а ты ерепенишься. В шторм одно спасение - селедка. Соси себе потихоньку - и никакая морская болезнь не возьмет. Ну, пошли вниз, здесь много не насидишься…
Ночь длилась бесконечно долго. Пароходик скрипел всеми частями и дрожал, как загнанная лошадь.
Кирилл лежал на койке и боролся с приступами морской болезни. Слова Побережного задели его за живое, и он решил доказать, что тоже не лыком шит.
Под утро с палубы донеслись крики, слова команды, и что-то загрохотало, сотрясая все существо пароходика.
Побережный, который до этого лежал неподвижно и, казалось, спал, привстал на койке.
- Никак якорь отдают, - сказал он, прислушиваясь к тому, что делалось на палубе. - Точно, якорь. Стряслось что-то. - Он сунул ноги в валенки. - Ты лежи, - велел он Кириллу, - а я схожу узнаю, в чем там дело.
Вернулся он минут через десять.
- В пролив наш линкор тащит, - сообщил он. - Течение здесь такое, что черта своротит, а у нас всего пятьсот сил. Якорь-то бросили, а дно не держит, камень попался. Машиной подрабатываем. Ничего, до света, глядишь, продержимся, а там легче будет.
Кирилл живо представил себе создавшееся положение: огромный разбушевавшийся океан, крохотный кораблик, который затягивает в пролив, каменное дно, где не за что зацепиться якорю, людей, что собрались сейчас в рубке и всматриваются через черные стекла в кипящий зев пролива.
- А если не продержимся?…
- Если бы да кабы… Да ты не бойся! Митрофан - капитан что надо! Зубами будет держаться, а не даст затащить. В крайнем - на берег выбросится.
Сказано это было спокойно, как будто речь шла о спичечном коробке, а не о пароходе, и Кирилл невольно подумал, что этот человек, который кажется ему смешным со своими заботами о каких-то письмах, совсем не смешной, а много повидавший и не раз, наверное, встречавшийся в жизни со смертью.
К утру ветер стал как будто стихать.
Рассвет осветил недалекий берег: справа - унылый пологий мыс с одиноко торчащей башней маяка, слева - обрывистые бока приземистого, похожего на старинный дредноут острова.
Океан все еще не оставлял попыток затащить пароходик в пролив и там бросить его на камни, смять, сплющить, размозжить. Волны, как взбесившиеся стада доисторических животных, блестя мокрыми спинами, еще метались по неоглядному пространству океана, но это была уже агония.
