Лейпциг, 14 мая 1784 г.
Фон Бланкенбург.
4. Письмо к издателю "Театрального наследия"
Совершенно верно, любезнейший друг, что Ваш покойный брат, этот превосходный человек, делился со мною замыслами своих пьес. Но это было давно; самые планы были так мало обработаны или были рассказаны мне так бегло, что я не могу восстановить в моей памяти ничего, достойного записи, не говоря уже о печати. Но о "Фаусте" его, о котором Вы меня главным образом и спрашиваете, я знаю кое-что; во всяком случае я помню общий план первой сцены и развязку.
В этом явлении мы видим на сцене разрушенную готическую церковь с главным алтарем и шестью приделами. Разрушение домов господних - наслаждение для Сатаны; развалины храмов, где некогда чтили всеблагого, его любимые жилища. Здесь-то и собираются адские духи, чтобы совещаться. Сам Сатана восседает на главном престоле, а по приделам разместились остальные черти. Но все они невидимы для глаза, слышны только их хриплые противные голоса. Сатана требует отчета в делах, совершенных прочими чертями; одними он доволен, другими недоволен. Так как то немногое, что я помню из этой сцены, будучи разрозненным и обрывочным, не может произвести должного впечатления, то я решаюсь заполнить имеющиеся пробелы и набросать всю сцену:
Сатана. Говори ты, первый, дай отчет в том, что ты совершил.
Первый черт. Сатана! Я видел в небе тучу, в лоне своем она несла разрушение, и я взвился к ней, укрылся в самой черной ее глубине, погнал ее дальше и остановил над хижиной благочестивого бедняка, который только что уснул рядом со своей женой. Тогда я разорвал тучу и вытряхнул из нее огонь на хижину, так что яркое пламя взвилось к небу, и все достояние несчастного стало добычей огня. Это было все, что я мог сделать, Сатана, ибо его самого, его плачущих детей и его жену вырвал из огня ангел божий, а я, когда увидел его, бросился прочь.
Сатана. Презренный! Трус! И ты говоришь, то была хижина бедняка, хижина благочестивого человека...
Первый черт. Благочестивого и бедного, Сатана. Теперь он наг и бос и совсем погиб.
Сатана. Для нас! И, конечно, навеки. Возьми у богача его золото, чтобы он пришел в отчаяние, и брось это золото на очаг бедняка, чтобы оно совратило его душу, тогда у нас будет двойная выгода. Сделать благочестивого бедняка еще беднее, это значит еще больше приблизить его к богу. Говори ты, второй! Расскажи нам что-нибудь получше!..
Второй черт. Это я могу, Сатана. Я отправился на море и стал призывать бурю, с помощью которой я мог бы разрушать, и она явилась; когда я устремился к берегу, вверх ко мне полетели дикие проклятия, а когда посмотрел вниз, то увидел флот с поднятыми парусами. На кораблях плыли ростовщики. Я быстро ринулся в глубину вместе с ураганом, взобрался затем на поднявшейся волне снова к небу.
Сатана. И потопил флот в волнах?
Второй черт. Так, что ни один не спасся. Я разбил весь флот, и все души, которые были на нем, теперь твои.
Сатана. Предатель! Они уже были моими. Но они еще больше посеяли бы проклятий и разрушения на земле; они продолжали бы грабить по чужим берегам, растлевать и убивать; они из одной части света в другую принесли бы новые соблазны, побуждающие к греху, и все это, все теперь погибло и пропало! О, ты, черт, должен опять убраться в ад; ты только разрушаешь мое царство. Говори ты, третий! Летал ли ты тоже среди бурь и туч?
Третий черт. Так высоко не залетает мой дух, Сатана; я ужасов не люблю, мое дело - совращать сладострастием.
Сатана. Тогда ты тем опаснее для душ.
Третий черт. Я увидел спящую блудницу; она томилась то в полусне, то в полуяви своих желаний, и я проскользнул к ее ложу. Я прислушивался с вниманием к каждому ее вздоху, к каждому сладострастному мечтанию ее души, и наконец я уловил любимый ею образ, который выше всего заставлял подниматься ее грудь. Из этого видения я себе создал образ стройного, сильного цветущего юноши и в этом облике...
Сатана. (Быстро). Похитил у какой-нибудь девушки ее невинность?
Третий черт. Похитил у нетронутой красавицы первый поцелуй. Дальше я не склонял ее ни к чему, но будь уверен: я вдохнул пламя в ее грудь, оно заставит ее отдаться первому же соблазнителю, которого я освободил от труда. А как только он ее совратит...
