– Ну, будет! Что тут играть. Все равно разберем. Говори прямо: воровали?
Писарь-бедняга, до сих пор как с креста снятый, тут вдруг будто даже обрадовался.
– Так точно, – говорит, – ваше-ство. Воровали. Искони-бе…
– Ну, вот и отлично. Поди, доказывай, в чем дело.
Кинулся писарь к столу, сам листы переворачивает, показывает мне, разъясняет… И даже старшина нет-нет, слово вставит. С меня и сон долой… Рука так и бегает по бумаге… Часа в три вся суть этих долголетних махинаций была как на ладонке.
К вечеру следующего дня, не заезжая в уездный город, опять были мы на перевозе. А там пошло: «Потребовать исправника! Потребовать того, другого…» Началась переборка, пошел по губернии трезвон: новый губернатор в один день раскопал всю Н-скую твердыню, стоявшую, можно сказать, с незапамятных времен… Да, вот какой был наш старик. Резвый… Одно, два, понимаете, таких дела – по канцеляриям пошла паника. Ужас почти суеверный. «От проклятого Мураша», дескать, не скроешься. Все видит насквозь… Ну, а так как, известно, кто Богу не грешен, царю не виноват, то всякий только молит Господа: помилуй и заступи! Все, дескать, под Мурашом ходим. Зато уж – приказал… из кожи вылезут. Мы, молодые чиновники, за совесть, по клятвенному обещанию. Старые служаки – из страха. Знают, что Мураш своими зоркими глазами видит их насквозь и, значит, чуть что… Кончено!»
Образ, который рисуется в этом рассказе современника, выступает в таком же виде и в «Муравиаде». Автор дворянской сатиры свидетельствует, что ненавистный Мураш действовал так же неожиданно и в других случаях, когда приходилось иметь дело не с одними писарями. Вскоре, ознакомившись с положением дел, он —
по всем ведомствам
Верхушки стал ломать
И камуфлеты ловкие
Сюрпризом задавать…
– Помещиков, сановников
Всех гонит наш кащей
И душит он чиновников,
Как жирный кот мышей.
Но, разумеется, старый крамольник, которому, вероятно, надоело гоняться за хищниками в Сибири и Архангельске, не затем попросился опять на гражданскую службу, чтобы играть роль кота в чиновничьем подполье. Он только готовился таким образом к предстоящей реформе, которая должна была повернуть в корне самые устои дореформенного порядка… Ему нужно было укрепиться, сосредоточить в своих руках всю власть. И скоро это было достигнуто. – То диво ль, – с горечью спрашивает автор «Муравиады», —
– что полицию.
Имущества, удел,
Финансы и юстицию
Дед все к себе поддел.
И далее:
…к несчастью, – это так:
Давно уж всю губернию
Зажал наш дед в кулак.
Теперь у старого заговорщика все уже было готово для генеральной битвы…
Известно, что император Александр II, готовясь нанести удар главнейшей из дворянских привилегий – владению людьми – в то же время желал непременно, чтобы дворянство само потребовало этой реформы. Так порой родители, придя к убеждению, что любимому ребенку необходима операция, стараются убедить его, что, в сущности, и сам он желает, чтобы ему сделали больно. Дворянство не очень-то желало, чтобы ему сделали больно, и дворянская Россия молчала, не понимая очень ясных намеков.
Наконец, в октябре 1857 года в Петербург прибыл виленский ген.-губернатор Назимов и привез довольно скромное по существу ходатайство дворян трех литовских губерний: виленской, гродненской и ковенской. Хотя по этому проекту освобождение предполагалось без земли, и заявление исходило от поляков, но все же в Петербурге схватились за него, как за первое открытое выражение «дворянских желаний». Последовал исторический рескрипт на имя Назимова, разосланный затем при циркуляре министра внутренних дел Ланского через губернаторов всем предводителям дворянства русских губерний.[19] Ждали, что великорусское дворянство, в свою очередь, поддастся патриотическому порыву…
От этого зависело многое. Если бы это не удалось, кто знает, решился бы Александр II на эту тяжелую операцию.
«Первоначальное впечатление циркулятора от 24 ноября, – писал Муравьев Ланскому, с которым состоял в деятельной переписке, – заключалось в общем недоумении. Дело было слишком новое, никто его не ожидал в такой скорости.[20] Пока большинство пребывало в этих недоуменных чувствах, дело, как это бывает часто, решил героический порыв небольшой кучки. В Нижнем в то время была либеральная группа дворян-ополченцев, вернувшихся из похода, наслушавшихся в Москве пылких речей славянофилов. На губернском собрании 17 декабря эта молодежь, выслушав прочитанный предводителем рескрипт Назимову, закричала, что дворяне «желают не только улучшить, но и покончить навсегда с крепостным правом». Эти же ополченцы-дворяне, не дав опомниться другим, тотчас же составили постановление, заставили подписать его и избрали А. Х. Штевена для поднесения своего акта отречения государю.
