Легенда Лукоморья - страница 92

– А Кузьма где? – Я все-таки умудрилась вклиниться в ее фонтан красноречия.

– Скоро будет! Соседка позвала дров наколоть, а взамен сметанки свежей пообещала.

Надо будет попросить у него плошку сметаны для Варфоломея. А пока…

– Я попозже зайду…

Но пятерня Кузькиной матери цепко схватила меня за локоть:

– Да куда же? Я же еще не все показала. Вот огородик наш, – приговаривала баба, энергично таща меня вдоль грядок, тесно засаженных ботвой. – Вот картошечка, вот морковочка, вот капустка, вот репка, вот свеколочка. Свеколочка какая в этом году уродилася, слаще сахару! Любишь свеколочку, Аннушка? – не дожидаясь моего ответа, она наклонилась к грядке и, дернув за ботву, вытащила из земли свеклу и сунула мне в руки. – Кушай, доченька. Ишь какая худющая! Работящая, поди! Али родители тебя не кормят? – Она неожиданно притормозила и пристально глянула на меня. – Родители-то у тебя есть?

– Есть, – кивнула я, чувствуя себя обвиняемой на допросе у строгого прокурора.

– Да ты кушай, кушай!

Я с сомнением скосила глаза на грязную, в комьях земли, свеклу. За кого меня здесь принимают?

– Оба? – тем временем требовательно осведомилась баба. – И мамка, и батька?

– Оба, – кивнула я, заметив за соседским забором упитанную хавронью, которая с явным гастрономическим интересом поглядывала на свеклу в моих руках.

– Вот и ладненько, – лицо хозяйки прояснилось, – сват и сваха, значит. Промышляют чем или хозяйство ведут?

Свинка тем временем уже поравнялась с забором и просунула пятачок между досками, жадно принюхиваясь к свекле. Осталось только подловить момент!

– Мама – по хозяйству, папа – промышляет. – Воспользовавшись тем, что Кузькина мать наклонилась к грядке, чтобы подвязать огурцы, я убрала руку за спину и протянула свеклу голодной хавронье. За спиной душераздирающе чавкнуло, в руке заметно полегчало.

Кузькина мать, вздрогнув, разогнулась и с подозрением уставилась на меня. Я пару раз жевнула и облизнулась.

– Свеколка у вас – объедение!

– Ты уже всю съела? – поразилась она.

Вместо ответа я вынула руку из-за спины и продемонстрировала все, что осталось от щедрого угощения, – ботву.

– Однако, – протянула баба, – горазда же ты поесть… – Но, спохватившись, продолжила играть роль гостеприимной хозяйки и любезно предложила: – Еще хочешь?

– Спасибо, – поспешно отказалась я. – Наелась досыта.

Ответ мой Кузькину мать успокоил, и она снова вернулась к прерванному допросу.

– Батя-то твой чем промышляет?

Так и подмывало ответить «разбоем и грабежом», но я постаралась соблюсти любезность и сказала:

– Ремонтом.

– Чем? – Собеседница вылупила глаза.

Я, быстро поправившись, постаралась перевести на доступный ей язык:

– Починкой домов.

– Вот радость-то, Аннушка! – возликовала Кузькина мать и затараторила: – Нам как раз рабочие руки нужны. Изба обветшала совсем. Крышу и полы перестелить надобно, окна законопатить, ставни поменять, печь укрепить, крыльцо справить. Кузьма один не справляется. – Она с надеждой уставилась на меня.

– Да, дел невпроворот, – посочувствовала я, не распознав ее коварного маневра. – Без мастера не обойтись.

Кузькина мать с радостным воплем сжала меня в своих кисломолочных объятиях.

– Аннушка! Я так и знала, что твой батя нам поможет.

– Мой батя?!

Воображение мигом нарисовало, как папа, работающий прорабом, подгоняет к забору Кузиного дома «газельку» со стройматериалами и начинает выгружать паркетную доску, виниловые обои с подсолнухами, потолочную лепнину, пластиковые стеновые панели. Бригада рабочих, вооружившись новейшими инструментами, приступает к работе. Окна меняют на стеклопакеты, печь – на камин, при входе ставят стальную дверь, на крыше закрепляют спутниковую тарелку. На полы стелют паркет, стены оклеивают обоями потолок украшают лепниной. Евроизба готова. Но это еще не все. На заднем дворе сантехник пыхтит в деревянном скворечнике, устанавливая сияющий белоснежный унитаз. Принимай работу, хозяйка!

– Так что, – Кузькина мать клещом впилась мне в локоть, – сделает?

– Сделает-сделает, – пообещала я, лишь бы назойливая тетка отвязалась.

– Да и как не сделать, – успокоившись, расплылась в улыбке та, – для дочурки же расстарается.