Легенда Лукоморья - страница 39

– Что растопырился посередь дороги, деревня? – гаркнул какой-то мужик, чуть не сбив с ног.

Василиса опомнилась, с трудом сдержала улыбку. Маскарад удался: ее принимают за деревенского дурачка. Тем лучше! Неузнанная царевна поправила котомку за плечом и зашагала к ярмарке. В дни торговли царица, в сопровождении боярских жен, всегда посещала ювелирные ряды. Конечно, можно было вызвать купцов в терем, но царице нравилась шумная атмосфера ярмарки, с ее зазывными криками торговцев, с торгом до хрипоты, с переливами балалаек и с рассказами заезжих странников. А народ всегда с ликованием приветствовал свою царицу, щедро раздающую монеты направо и налево. Василиса только взглянет на матушку одним глазком, потолкается между рядов, послушает, о чем судачит толпа, разузнает вести из царского терема – и обратно, в лесную избушку.

Матушка появилась ближе к вечеру, когда спала дневная жара, солнце приглушило свой нестерпимо яркий свет и окрасило Златоград розовым цветом, а летний ветерок скользнул между людной толпы, растрепав мягкие кудри малышни, взметнув яркие косынки на их мамках и рассыпав зерно на продуктовых лотках. К тому времени Василиса уже успела узнать, что виновником ее исчезновения по-прежнему считают Кощея. Доблестный Чернослав из злодея душу вытряс, но Василисы в замке не нашел и вернулся несолоно хлебавши.

– И что же, Кощей мертв? – не удержалась от возгласа ряженая царевна.

– Живехонек, – с возмущением поведала словоохотливая кумушка, придирчиво перебиравшая отборные груши на возу в надежде найти изъян на спелых бочках и сбить цену. – Злодей-то бессмертным оказался!

Василиса насмешливо хмыкнула, оценив хитрую ложь бывшего жениха, и, расплатившись за грушу, вонзила зубки в сочную медовую мякоть. Она узнала все, что хотела. В следующий миг она смешалась с толпой, оставив бойкую кумушку пререкаться с торговцем.

Потолкавшись меж рядов, Василиса также узнала, что в родительском тереме все спокойно, сестрица Светлана стала царицей в Тридевятом царстве и воспитывает двух сыновей, а младшая, Злата, диво как расцвела. И дня не проходит, чтобы очередной заморский королевич или видный боярский сын не попросил ее руки. Встревожили Василису слова про какую-то Агриппину, которая заправляет в царском тереме, но дослушать не пришлось – народ заволновался при виде царицы, кумушки тут же принялись обсуждать ее наряд, а Василиса стала пробираться поближе, то и дело вытягивая шею, чтобы как следует разглядеть родную матушку.

Ей повезло – пробилась в самый первый ряд. Сердце колотилось пойманной в кулачок синицей, глаза с жадностью впитывали каждую родную черточку, каждую незнакомую морщинку на любимом лице, каждый непривычный жест. Царица шла между расступившимися людьми белой лебедью – подняв голову, расправив спину, вот только крыльев за спиной у нее больше не было. У Василисы перехватило дыхание от тревожного открытия. Никто из собравшихся на ярмарке не замечал этой перемены, никто не видел слегка опущенных плеч царицы, ее надломленной осанки. Подобное заметно лишь дочери, знающей свою мать до мельчайшей черточки, до едва уловимого движения. Раньше царица парила, сейчас она шла по земле, подметая подолом своего роскошного платья дорожную пыль. Сердце Василисы ныло: «Ты виновата. Твой побег – это паутинка морщин на белом лбу матери, твой побег – это тонкая серебристая нитка в черной косе, твой побег – это затаившаяся печаль в глазах, твой побег – это выцветшая синева очей, смытая горючими слезами».

Матушка подошла совсем близко, еще шаг – и можно дотронуться рукой. Так близко, так мучительно далеко. Василиса застыла, чтобы не выдать себя. Толпа колыхалась, выкрикивая пожелания добра и процветания царице. Еще шаг, сравнялась… Сердце замерло в груди – матушка глянула прямо в глаза. Рука против воли метнулась к ней, чтобы ощутить тепло материнских рук. Но ладонь обожгло льдом серебра. Царица прошла мимо, едва взглянув на чумазого оборванца. Василиса мутным от слез взглядом смотрела на серебряную монетку в руке. Серебряная монетка за серебряную ниточку в волосах.