Если преследователи узнали его, то непременно схватили бы. Сразу. И его личность, и его судьба с того момента стали бы для всех настолько же очевидными, насколько и ужасными.
Утром он переписывал несколько документов для мелкого лавочника в Хорншторфе, когда почувствовал на себе пристальный взгляд. Оглядевшись, Виллем увидел странного на вид горожанина, глаза которого откровенно пугали, потому как и зрачок, и радужная оболочка были одинаково черными. Он молча стоял на улице и наблюдал за Виллемом через окно, потом его тонкие анемичные губы медленно расползлись в отвратительном и настораживавшем подобии улыбки. Показав свои кривые гнилые зубы, незнакомец ушел.
Виллем все-таки решил, что имел дело с обыкновенным местным дурачком, пялящимся на всякого с одной и лишь ему известной целью, но когда направлялся в трактир через городской рынок, ему отчетливо показалось, что за ним кто-то тайно следует. Трижды он резко оборачивался, вызывая у торговцев на рынке недоумение, и все три раза ему удавалось разглядеть только кусок плаща преследователя, ускользавшего от взгляда. Это стало последней каплей. Поспешно собравшись и даже не получив расчет у лавочника за переписанные документы, Виллем бежал из Хорншторфа навстречу непогоде. У него не было ни малейших сомнений в правильности такого поступка. Если его действительно узнали, то с минуты на минуту несомненно бы поймали, чтобы убить в каком-нибудь тихом закутке. Если не узнали, то могли смело схватить для короткого разбирательства, которое так или иначе закончилось бы для Виллема плачевно. Так что, какой из вариантов не рассматривай, они оба имели одинаково неприятные финалы.
Виллем поднялся, крепко ругаясь и вытряхивая снег из-за шиворота, из рукавов. Пройдя совсем немного, он вновь провалился по колено и упал на локоть так, что кисть левой руки оказалась у него перед глазами.
Подскочив, он встал на колени и впился взглядом в свои руки.
Пальцы истончились на морозе, суставы стали казаться непропорционально огромными, а ногти при мертвенной белизне кожи были красными, словно вишня. Но вовсе не это вызывало у Виллема ужас и трепет. Его кожа постепенно приобретала невероятную прозрачность и истончалась на глазах. Затем она пошла трещинами, как высохшая краска на холсте художника, тут же рвалась и невесомыми лоскутами уносилась с ветром. Обнажившаяся плоть откалывалась бледно-розовыми льдинками, падала и вмиг терялась в быстро нараставшем снежном насте.
Издав нечеловеческий вопль, Виллем посмотрел на белые косточки пальцев, соединенные меж собой кусочками прозрачного льда, трескавшегося от малейшего движения.
Снег залепил лицо Виллема, забил его все еще открытый рот, но путнику было уже все равно. В какой-то момент он перестал чувствовать что бы то ни было и чуть погодя потерял сознание. Вьюга принялась спешно заметать тело, но тут из стены несущегося снега появилась рука, выхватившая замерзавшего из сугроба.
Виллем не слышал, как молодой мужской голос произнес над ним:
- Горазды же вы орать, сударь!
Глава вторая
Подъехав к трактиру "Рыжий лис", Михаэль Бреверн спешился и под уздцы подвел лошадь к коновязи. Его более чем устраивало то, что заведение располагалось в узком изогнутом проулке недалеко от городской площади - минимум лишних глаз, если вдруг кому-то из семейства Шельдеров взбредет в голову его разыскивать.
Личных вещей у Михаэля было немного, и все они умещались в седельной сумке. Проснувшись утром и решив, что с него достаточно, Михаэль быстро собрался и, не говоря никому ни слова, неприметно покинул дом своего недавно умершего друга. Он уже мог бы оставить городские ворота Зеенвица далеко позади, но, увидев вывеску трактира, решил, что кружка чего-нибудь крепкого сможет рассеять его дурные мысли и скрасить неблизкий путь до Даммена.
У коновязи стояли две грязные понурые кобылы, меж которых Михаэль и пристроил свою лошадь, сильно выделявшуюся статью даже среди таких же представителей датской породы как у него.
Михаэль Бреверн настолько погрузился в свои мысли и переживания, что не заметил коренастого бюргера, остановившегося рядом и уже давно с улыбкой наблюдавшего за ним.
