— Сибори, — неожиданно посерьёзнел снова голос Шигэру, — Ты можешь говорить что угодно, но я тебя никуда не отпущу. Клянусь жизнью, клянусь всем, что у меня есть: пока бьётся моё сердце, ты этот дом не покинешь. Просто пойми: я не желаю тебе зла, я лишь хочу, чтобы сохранил ты и то немногое, что имеешь. Может, и похож ты на лиса-оборотня, но ты всего лишь человек. А люди умирают слишком легко, Сибори. Особенно те, кого даже за внешность его могут прогнать или убить. Ведь знаешь ты, что бывает с теми, кто народу пугающим кажется: раньше спасал тебя отец, теперь защищаю я. Люди верят мне и знают: тот, кто дорог мне, не причинит вреда им. И то в деревне нашей могут тебе вслед плюнуть. А ты… ты ведёшь себя, точно самонадеянное дитя, не имеющее ума. Может, ещё и сажей или чернилами волосы вымажешь?! Если даже и выкрасишь ты волосы, то что сделаешь с глазами?!
— Я не собираюсь внешность свою скрывать, — холодно отозвался Сибори, начиная понимать, что и впрямь будет Шигэру до последнего стоять на своём, — За океаном не помешало мне это жить, не помешает и теперь. Кто же пожелает смерти мне, от того я и сам избавлюсь.
Шигэру нахмурился, явно собираясь ещё что-то добавить к словам своим, но неожиданно послышалась возня за стеной: проснулся мужчина-пациент. Бросив лишь «Поговорим позже», направился темноволосый лекарь в соседнюю комнату.
Сибори смотрел ему вслед, и в голове отчего-то всё ярче, чётче пульсировали чужие слова: «Пока бьётся моё сердце, ты этот дом не покинешь».
«Пока бьётся моё сердце…»
Никогда бы не подумал Сибори, что с каждой минутой всё ярче, чётче станет вырисовываться в сознании то, что ему придётся сделать, чтобы освободиться. Нет, и раньше хотелось ему покинуть места эти, но сейчас желание уйти прочь, не оглядываясь, находилось на грани безумия. Омерзительным казался и привычный вроде бы запах, и бедная обстановка дома, и даже Шигэру, что так кротко смотрел на больного, накладывая ему новую повязку.
Мужчина жив, но его глаза потухли. Может, и будет его жизнь счастливой, но нынче он похож на сломанную игрушку, выброшенную ребёнком. Ведь ещё вчера не был он таким. И что же так искалечило его: война — или же собственная трусость, неготовность заплатить достойную цену за жизнь?
На террасе показалась его супруга, видимо, желавшая как можно скорее своего мужа подальше от «оборотня» увести. Именно это, во всяком случае, виделось в глазах её: презрение, со страхом смешанное. Тёмно-карие, почти чёрные глаза глупой женщины, не понимающей, что не во всём мире все так же черноволосы и темноглазы, как она и прочие жители островов. Самое омерзительное, что только может в мире существовать: человеческая глупость.
— Вы пришли к своему мужу? — точно со стороны, слышал Сибори свой голос, звучащий на удивление глухо. Точно и не он говорил, а некто другой, засевший глубоко в груди его; и не уверен был Сибори, что этот кто-то доброжелателен по отношению к нему самому.
Женщина демонстративно проходит мимо, словно нарочно отводя взгляд: она не выдерживает взора того, кого считает монстром, напрямую, глаза в глаза. Ненависть душит, и в висках стучит кровь: даже эта глупая, некрасивая женщина с отвисшими грудями, которые не может скрыть даже серая ткань её одежды, презирает его. Даже такая мразь находит в себе силы, чтобы плюнуть вслед тому, кто стократ лучше неё…
— Здравствуйте. Вы вовремя, — голос Шигэру доносится будто сквозь толщу тяжёлых, давящих вод. Он улыбается этой женщине, и с нею он приветлив и добр.
Неожиданно всплывает в воспалённом уме странное осознание: а ведь Шигэру считает его таким же уродливым, как и все эти люди. Быть может, вовсе не из светлых чувств к нему он согласился приютить Сибори, а лишь из желания приручить существо, которое считается опасным, из желания обладать им, точно каким-то диковинным зверем? Ведь не может он, в самом деле, считать красивым того, кто столь сильно отличается от него.
Он… так же глуп, как и местные люди, и даже его познания в медицине не способны этого изменить. Сибори поспешно отвернулся, не желая видеть, как станет Шигэру разъяснять женщине, как правильно перевязывать рану и как часто повязку менять, чтобы предотвратить повторное заражение. Уйти, уйти. Просто потому, что слишком легко сейчас становится думать о странной мысли, никогда ранее не смевшей возникнуть в голове:
