Из черной глубины фьорда, таща за собой змеящийся кабель антенны, поднялся и завис недалеко от поверхности воды некий конус. Если норвежцы и найдут его когда-нибудь, то наверняка сочтут бакеном вроде тех, что время от времени заплывают в их прибрежные воды.
Через одну и шесть десятых секунды передача была закончена.
В окрестностях деревушки Рандаберг километры проводов-приемников опутали четыреста гектаров земли. Эта гигантская сеть уловила сигнал, автоматически записала его и оповестила дежурного техника.
В 03:00 по Гринвичу в Англии, в предместье города Харрогейт, что находится в Йоркшире, установка «Менуит хилл» зафиксировала тот же сеанс связи и немедленно передала запись по наземным линиям в дешифровальную лабораторию в Бате. Прокрутив краткий радиосигнал назад на замедленной скорости, дежурный офицер с легкостью узнал закодированное сообщение и загрузил его в главный компьютер для сравнения с другими бесполезными данными о суперсовременном морском шифре русских. Может быть, военно-морской флот в России и разваливался, однако в «шифровалках» ничего не ржавело. Оставалось надеяться, что эта новая информация окажется ключом к большой головоломке.
Несколькими часами позже офицер и его подчиненные знали ровно столько же, сколько и в начале работы: российская подводная лодка передала закодированное сообщение из сектора, относящегося к норвежским территориальным водам. И все.
Британский офицер связи, насупив брови, взглянул на американского коллегу.
— Увы! — констатировал он. — Будем молиться, чтобы норвежцы не споткнулись об эту чертову штуковину. — Англичанин зевнул. — В противном случае нам придется разбудить уйму народа в самых разных часовых поясах.
Прибыв на прием, устроенный министром обороны России, адмирал Руденко обнаружил, что члены чешской делегации кучкуются возле хозяина мероприятия и что офицеры различных служб, прежде чем приступить к осаде водочной батареи, подходят к министру, дабы засвидетельствовать свое почтение.
Адмирал заметил, что среди гостей имеются люди, не принадлежащие к военному ведомству. Подобная пересортица вошла в моду недавно и имела целью улучшить имидж Министерства обороны.
Столики с закусками содрогались под напором необъятных животов. Вилки неловко накалывали колбаски и ломтики ветчины. Тарелки опасно колыхались, когда их обладатели, опережая друг друга, тянулись за лакомыми кусочками.
Именитый историк и авторитетнейший художественный критик уединились в углу для чрезвычайно откровенного обмена мнениями, столь популярного среди интеллектуалов — любимцев режима. Гременов, историк, казалось, испытывал угрызения совести: он теребил нижнюю губу большим и указательным пальцами. Руденко вспомнил шутку: «Кто такой русский историк? Предсказатель прошлого» — и подумал, что острая сталь в сто раз лучше дубины.
Разве можно было представить, что все достанется таким посредственностям, как эти двое? Время милосердно сгладило в памяти ужасы сороковых годов, и Руденко то и дело размышлял, не жилось ли тогда, в СССР, легче, нежели сейчас, в царстве лицемеров, гоняющихся за жалованьем и размахивающих кредитками, пока новые капиталисты растрачивают национальные богатства и разваливают производство, а правительственные шишки снимают сливки в виде миллиардных взяток.
Залпом выпив водку, адмирал поставил рюмку на поднос проходившего мимо официанта, улучив момент, послал легкую улыбку министру и постучал по стеклу наручных часов, мол, срочное дело. Он действительно спешил. Ему позвонил Панов: «Одного из наших двоюродных братьев не было дома всю ночь. В семье волнуются». Они договорились встретиться у адмирала без пятнадцати три.
