– Ох, бля! Сорри, Холдо, я ненарошно, – спохватывается она. – Застряла на пятом уровне… демоны проклятые. Лезут и лезут, ниггеры какие-то, чест слово…
– Гелла, а…
– Голову мыть будете?
Холдо решил, что уж на этот вопрос он ответит сам – без помощи Другого:
– Да.
– Проходите, пожалуйста, – сказала девушка. Холдо последовал за ней к белой раковине, краем глаза наблюдая отражение собственной фигуры в зеркалах. Среднего роста, темные волосы до плеч, плотного сложения…
Седоватый мужчина, над шевелюрой которого колдовали руки полненькой парикмахерши, скосил на него глаза, тут же отвел. Выглядел седоватый расслабленным и неопасным, но Холдо насторожился. Почему-то здесь избегали смотреть прямо, предпочитая вот так – искоса и с прищуром. Надеюсь, подумал Холдо, я выгляжу…
«Адекватным». Он поморщился.
Чужое слово. Больное слово.
– Садитесь, пожалуйста, – заговорила девушка. – Откиньте голову, – перед глазами Холдо оказался белый потолок. – Вода не слишком горячая? Сделать похолоднее?
– Да.
Другой знал много больных слов. Все они были чужими для Холдо, от каждого шло фальшивое, лихорадочное, липкое тепло – они не грели, а лишь туманили мысли, словно плохо очищенное виски. За такими слова легко прятаться, подумал Холдо, стоит только…
– Так лучше?
– Да.
…наворачивать одно на другое.
Но есть слова проще и честнее. «Еда», «осень», «дом», «костер». Они теплые. А еще есть слова прохладные, слова холодные, а иногда – обжигающе ледяные, словно ружейный металл на морозе…
Настоящие слова.
Такие, как «честь». Долг. Такие, как «ярость».
Холдо вздрогнул.
– Хх-аар-х!
Треснуло! Ранняя весна – лед подтаял, набух водой, превратившись в западню для неосторожного всадника. Задние ноги жеребца провалились. Он с испуганным ржанием рванулся, ломая подтаявшую корку, и – погрузился по круп. Передние копыта замолотили в воздухе. Маршал мгновенно привстал на стременах, выдернул «Винчестер» из перевязи, швырнул в сторону… взвился в прыжке…
Уже приземляясь спиной на пористый, рыхловато-серый подтаявший лед, подумал, что надо сразу перекатиться вправо, чтобы не…
Плюх!
…провалиться. Спина погрузилась в мягкое. Вправо, вправо, еще раз вправо… Белое, черное, белое, черное, белое… Белое. Стоп. Теперь – лежать неподвижно. Ждать. И надеяться, что сердце бьется недостаточно сильно, чтобы потревожить хрупкий лед.
Бух. Бух. Бу-бух.
Маршал замер, раскинувшись – словно обнимая реку. Слева раздавались глухие удары, плеск воды, обреченное ржание… Жеребец тонул. Все еще тонул. В скором времени его затянет под лед… а маршалу придется идти пешком…
Беглец тем временем все дальше. Проклятье! Что за невезение…
Дьявол, дьявол, дьявол!
Маршал отыскал взглядом «винчестер». Пополз вперед.
Другого звали Антон. В первые дни Холдо часто терял сознание, когда же приходил в себя, видел глазами Антона немногое. Иногда: котелок с похлебкой, реже: тарелку с поджаренным куском мяса; какой-то стол с бумагами, временами – белую комнатку, где Антон неторопливо справлял нужду. Но чаще всего взгляд Другого упирался в ящик с движущимися за стеклом картинками. Люди стреляли, люди целовались, люди женились, люди заводили детей, люди смеялись…
Но стреляли они гораздо чаще.
Все миры одинаковы, подумал Холдо в один из коротких периодов ясного сознания. Дайте человеку ружье, и он найдет, кому снести голову.
– Как стричь? Модельную или подровнять?
«Снять с боков и затылка, сверху укоротить, виски прямые.» Холдо проигнорировал совет. У него были другие планы.
– Налысо.
«Что-о?! Не хочу! Я буду выглядеть как гребаный наци!»
– Вы уверены? – в голосе парикмахерши – неподдельное сожаление. Пальцы берут темный локон. Длинный, шелковистый. Нечасто тридцатилетние мужчины стригутся, как лопоухие призывники. – Нет, вы точно уверены?
– Да.
«Это же моя голова. Мои волосы. Моя…», привычно заканючил Антон. В последнее время Другой стал капризным и раздражительным, даже пару раз пытался вытолкнуть Холдо в темноту. Холдо терпел. Дело, ради которого он пришел сюда, ради которого потерял свой старый мир и не мог обрести новый…
Проклятое дело требовало дьявольского терпения.
