— А не надо шпионов на первый курс запускать! Первокурсник не шпион, а головная боль, теперь вот не только профессоров, но и твоя! — позлорадствовала я.
— Да ладно… — муж забеспокоился, правды никто не любит. — Что там у тебя? Час ночи, а ты все ползаешь под мебелью…
— Так ты слышал и не спросил?!
— Ты меня снизу толкнула! Я сквозь сон… — разговор получался дурацким.
— В общем так, Люциус, в комнате что-то изменилось.
Муж резко подобрался, схватил палочку, и принялся озираться, готовый к худшему, правда, выразить свое недовольство все же не забыл.
— И ты все время чушь несла, прежде чем соизволила сказать, что в комнате чужие?!
— Да нет! Никто не нападает, и чужих нет, не будь параноиком! В обстановке что-то изменилось…
— Ты стены шелком отделала, в прошлом месяце, — тихо ответил он, видимо прикидывая, переправить меня в Мунго сейчас или можно поспать до утра?
Спустя минуту молчания, две минуты объяснения и сотню недоверчивых взглядов в мою сторону, Люциус все же сосредоточился, осмотрел спальню, помолчал еще немного и заорал:
— И это всё?! Ты почему меня никогда не жалеешь, почему я уже больше трех лет по ночам сплю плохо?
— Потому, что я тебя бужу? — невинно поинтересовалась я.
— Да, да и еще раз да! Набалдашники!
У меня внутри все похолодело.
— Какие набалдашники…?
— На ножках кровати, они блестят! Наверняка их Кисси полировала! Ты меня из-за подобной чепухи разбудила? Нет, честное слово, Гермиона, еще раз и спать будешь на софе в библиотеке…
— Но я…
— Сладких снов! — муж заснул моментально, как только его голова коснулась подушки.
А я еще долго смотрела немигающим взглядом на эти проклятые набалдашники и боялась…
Если вовремя не закрыть глаза, можно увидеть то, что ты видеть не должен. Может поэтому, по ночам, нам часто трудно разомкнуть веки и обнаружить вокруг себя не то, что ожидал, а совсем другой, скрытый от любопытных взглядов мир. Пусть не буквально, пусть это просто мир близкого человека, но ты все равно не хочешь лишать себя покоя и благородно оставляешь ему, этому человеку, право быть собой, право хранить свои тайны и право эти самые тайны творить. Но случается, что глаза не закрываются! Жизнь мучительно учит тебя и учит, но ты все равно спотыкаешься о свою совесть, свой разум и, не усвоив уроков, смотришь на все, наивно хлопая ресницами…
— Он отец Сюзанны, она моя крестница, я не позволю… — злобная монотонность моего голоса из любого изгнала бы остатки решимости, но Алекс была твердым орешком.
— Он знает, что ребенок не его, провел ритуал, подозрительная сволочь! — от ярости она пнула огромную напольную вазу в детской дочери, отчего тут же застонала от боли и схватилась за ногу. — Я тебе в сотый раз повторяю, это я не позволю!
Она знала, о чем говорила, никто из нас уже давно не страдал иллюзиями и напрасными надеждами. Михаэль Гойл пригрозил своей супруге адом для её новорожденного ребенка, если тот родится, конечно. Он не знал, с кем жена нагуляла ребенка, и узнать не должен был, никогда. Таков был её уговор с Риддлом. Подруга планировала растить его сына в доме Гойлов, с фамилией Гойлов и их солидным состоянием, увеличенным немалыми вложениями Волдеморта. Терпеть то, как над сыном, а ожидался именно мальчик, измывается якобы родной отец, она была не готова. Да и кто к такому может быть готов? Всякие Обливэйты и изменения сознания ею как вариант не рассматривались, у её детей должно было быть безоблачное детство, без малейшего намека на пасмурность. Она так решила. Не знаю, задумывалась ли она над тем, что дочь лишится любимого папы, но подозреваю, что нет, не задумывалась. Не светлый она человек, и не добрый, но мой.
— Хочешь, помоги, не хочешь, просто уйди! Я не обижусь! — она упала в кресло и схватилась за голову. — Прошу тебя, ну не мешай…
— Он твой муж!
— Я его не люблю!
— Ну и что?! — вот она, моя истина. Я ведь тоже не люблю, но если задуматься, жизнь бы отдала за Люциуса, прекрасно понимая, что не заслуживает он такого подарка, а она…
— Ты никого не убивала.
— А ты убивала, что ли? — мой многозначительный взгляд прожег её насквозь. — Ой, прости, забыла…
