— Меня это совершенно не удивляет, — вставила Кэт.
— Он пишет, что не желает зла королеве, а он с друзьями — ревностные католики, но также патриоты Англии. Он просит моей поддержки.
— Только не это! — воскликнула Кэт.
— Думаешь, я так глупа? — возразила Элизабет. — У меня без того хватает хлопот, и время сейчас опасное. Я сожгу письмо и забуду о нем. Собственно говоря, — добавила она, расхаживая по комнате и взволнованно заламывая руки, — я предвижу множество неприятностей. Думаю, мне было бы намного безопаснее жить вдалеке от двора. Я просто обязана уехать отсюда. Я пойду к королеве и снова попрошу разрешения перебраться куда-нибудь к себе.
Мария подозрительно взглянула на коленопреклоненную сестру.
— Почему ты хочешь покинуть двор? — резко спросила она.
— Я тоскую по мирной сельской жизни, ваше величество, — твердо ответила Элизабет. — Я устала постоянно находиться на публике и хочу учиться дальше, в тишине и покое. Говоря откровенно, мне больше ничего не нужно от жизни.
Мария сидела молча, погрузившись в размышления. Стоит ли отпускать Элизабет? Так ли опасна сестра, как утверждает Ренар? Или она искренне желает уединения? На самом деле Мария была бы только рада с ней расстаться, лишь бы избавиться от этой занозы, чей юный облик столь контрастировал с ее собственным увяданием и чье спорное отцовство доставляло Марии немало тревог.
Внезапно она поняла, что впредь не вынесет даже вида Элизабет. Сестра причиняла одни лишь хлопоты, и Мария была счастлива от нее отделаться.
— Что ж, — холодно молвила она, — можешь уехать в Эшридж, как ты и хотела. Но предупреждаю, мне известно, какую игру ты ведешь. Если ты пренебрежешь долгом и продолжишь искать дружбы французов и еретиков — нет, не спорь со мной, я знаю, что у тебя на уме, — ты горько об этом пожалеешь.
— Мадам, — потрясенно воскликнула Элизабет, — я никогда не искала дружбы французов и не вступала в союз с еретиками. Я верная и любящая подданная вашего величества и никогда не стала бы строить заговоры против вас. Я благочестивая католичка и возьму с собой в Эшридж священников, чтобы обрести утешение мессы.
— Мне докладывали, что ты тайно встречалась с месье де Ноайлем, — упрекнула ее Мария.
— Ваше величество, кто бы этого ни сказал, он желает мне зла, — возразила Элизабет. — Это неправда. Я всегда беседовала с ним на виду у всех.
Марию, похоже, не убедили ее слова.
— Мадам, — продолжала Элизабет, — покорнейше благодарю вас за дозволение удалиться от двора. Клянусь, что в Эшридже буду делать все возможное, чтобы заслужить вашу благосклонность.
— Гм, — пробормотала королева. — Можешь идти. Желаю тебе счастливого пути.
Как только Элизабет поднялась с коленей и, присев в реверансе, вышла, Мария откинула занавеску, скрывавшую вход в нишу, где прятался Ренар. Вид у него был обеспокоенный.
— Ваше величество, я боюсь, что вы чересчур снисходительны к леди Элизабет. Вам следовало оставить ее здесь, под вашим присмотром.
— Я не хочу ее видеть, — твердо заявила Мария.
— Неужели вы поверили ее игре? — нахмурился Ренар.
— Нет. Как и вы, друг мой, я считаю, что она навлечет на нас великое зло, если с ней не покончить. Но совесть не позволяет мне подвергнуть ее преследованию, не имея никаких доказательств.
— Будете ли вы следить за ней? — озабоченно спросил посол.
— Разумеется. В ее доме будут мои осведомители, — ответила королева. — Вам нечего бояться.
— Превосходный план, мадам, — одобрительно кивнул Ренар, слегка успокоившись. — А поскольку она ничего не подозревает, предлагаю вашему величеству попрощаться с ней, как подобает сестре.
Мария вздохнула.
— Видимо, придется, — согласилась она. — Хотя я уже почти не верю, что она моя сестра. Она больше не та милая девочка, которую я любила, пока был жив отец. Боюсь, тщеславие, ересь и честолюбие сильно ее изменили. Для меня она больше не дорогая сестра, но змея, пригретая на груди.
— Пресвятая Богородица, дай мне силы пережить эту свадьбу, — молилась Мария. — Пусть я буду хорошей женой, и заступись за меня перед Сыном своим, дабы благословил меня детьми.
Мария представила, как наконец-то баюкает родное чадо, и на глаза навернулись слезы. Она была одна в своих покоях — стояла на коленях у молитвенной скамьи и обращалась к Небу столь истово, что не заметила, как позади нее медленно приоткрылась дверь и прозвучали чуть слышные шаги. Однако она различила глухой удар и ощутила запах мертвечины, а повернувшись, увидела лежавшую на тростниковом половике дохлую собаку с приоткрытой пастью и невидящим взглядом.
