Нострик вынул дискетку. Я попросила:
— Дай мне ее с собой. Тут разбираться — мозги вывихнешь!
— Не имею права, — сухо сказал он. — Это хранится здесь. Без выноса. Приходите, посидим…
— Это тоже ваша Викентьевна приказала? — не сдержалась я.
— Это я приказал, — сказал Михайлыч. — Все правильно, Нострик. Службу понимаете.
Я промолчала. Нострик проехал к сейфу, долго возился там. С улицы вошли два охранника, сняли пальто, оставшись в серых форменках. Выходит, тут еще и живая охрана.
Чич подал мне шубу. Нострик подкатил коляску к вешалке у лестницы, приподнялся из нее, вынул из рукава полупальто в яркую клетку лыжную шапочку и нахлобучил на голову. Потом, так же сидя, надел полупальто и взялся за костыль.
— Помочь? — спросил один из охранников.
— Не надо.
Это было просто невыносимо — смотреть, как он мучается, опираясь на костыли, запрокинув голову, перебирает ногами в бахилах, уродливых, как черные жабы. Ноги у него почти совсем не работали. Он с неимоверным трудом поднимался со ступеньки на ступеньку. Теперь ясно, для чего у него на джинсы на коленках нашиты кожаные заплаты: время от времени он отдыхал, опускаясь на колено.
Я сунулась было поддержать, но Михайлыч поймал меня за плечо, шепнул:
— Не унижай. Он мужик!
Когда мы поднялись наверх, Нострик проковылял к своей «Оке», оказывается, она была с ручным управлением. Помахал нам прощально и укатил.
— Тачку человеку купить не можете? — возмутилась я. — Ездит на этой блохе!
— Он отказывается. Привык.
— Ну тогда лифт тут надо встроить! Или подъемник. Что он у вас на коленях ползает?
— А вот это толково, — кивнул он.
— Что это с ним? С чего? Когда?
— С детства, — вздохнул Михайлыч.
— От полиомиелита прививки же есть.
— Это не то, Лизанька, — мягко сказал он. — Родили его как-то не правильно. Не хотел он рождаться! Шел как-то не по правилам. Чуть ли не по частям его вынимали. Повредили там что-то в мозгу или позвоночнике. Медицина, мать их! Хотя чего там Бога гневить? Живой человек, и то ладно!
— А… мать?
— А нету ее, как я понимаю… Его-то с того света выволокли, а вот ее не смогли. В Москве, может, и смогли бы. А так, станция какая-то, разъезд, что ли, где-то под Волгой. Я точно не знаю, да и узнавать неловко.
— А как он Туманскую нашел?
— Это не он ее, это она его нашла. Как особо одаренного. В каком-то интернате с математическим уклоном. Пасла, конечно… Он в шестнадцать лет в университет прошел, диплом расценили как кандидатскую. Вот и затащила его к себе, он и пашет. Как бы в знак благодарности. Я так понимаю, что ему бы симфоническим оркестром дирижировать, в смысле его алгоритмов и анализов, или как минимум сольные концерты студентам давать, как на скрипочке… А он тут на нашем барабане стучит — просчитывает, как, кого, когда и на сколько облапошить! И думаю, ему это не просто скучно, но и противно… Из него, может быть, какой-нибудь Эйнштейн вылупился бы или Ландау! А его носом в одно тычут — что завтра будет дороже, что дешевле, куда курс иены скакнет или какой из банков первым лопнет…
Наш Кузьма Михайлыч не переставал меня удивлять. О Нострике он говорил, как о девушке, почти любовно, с нежностью.
Впрочем, в меня тоже уже вошло это странное ощущение непонятной вины, которое испытывает каждый здоровый человек, когда сталкивается с таким. И это бессилие помочь… Я тогда еще и не подозревала, что этот самый Нострик когда-то станет моим проклятием, болью и — радостью, чем-то таким, что незаметно сливается с тобой, и когда, спохватившись, хочешь от этого избавиться, вдруг понимаешь: сделать это невозможно.
Михайлыч довез меня до дома.
Выходя из машины, я сказала:
— Оказывается, Кен предупредил, чтобы меня тут насчет делишек Туманских особенно не просвещали.
— Я знаю, — не удивился он.
Ехидничать мне не хотелось, но все же на прощание я его ужалила:
— Большой привет Элге Карловне! Берегите ее, дорогой мой человек! Она этого стоит! Ну и жене, конечно, привет. И детишкам!
— Отстань! — буркнул он с досадой.
Было уже поздно, и Гришуня спал, но нянька Арина меня буквально оглоушила.
Мебель в гостиной, испанская, цвета липового меда, с коричневой обивкой из натуральной телячьей кожи, была еще толком не расставлена, но она уже восседала в моем халате в кресле посередине гостиной. Вокруг нее священнодействовали три какие-то неизвестные особы в одинаковых красных косынках и шелковых халатиках Щекастая мордень Аришки была закрыта пузырчатой маской из какого-то косметического снадобья цвета детского поноса Одна из особ бережно высушивала феном прядки ее волос, держа их на весу, как драгоценность, вторая, подкатив переносной столик на колесиках, заканчивала наклеивать на ее лапы искусственные удлиненные ногти цвета мухомора с крапинками, третья обихаживала ее копыто сорок первого размера, чистила пятку и делала педикюр. Нижние конечности в отличие от верхних девушка пожелала видеть зелеными. Я имею в виду ногти.
