И именно эти васи пупкины — опасны, потому что первобытны и голодны и имеют свойство сбиваться в стаи, которые газета «Коммерсанта» скромно называет фирмами, а следователи — бандгруппами….
Не знаю, может быть, именно от них территория так отгораживалась и крепилась, со всей этой сигнализацией, камерами внешнего наблюдения и чичерюкинской охраной, может быть, были еще какие-то силы и персоны, от которых семейство Туманских отгораживали и охраняли в этом бастионе в общем-то пустынном лесу. Но меня в курс насчет этого не вводили, меня это ни с какой стороны не касалось. И похоже, впредь и не коснется.
Я пялилась на безмолвный экран монитора, почти ничего не соображая, и старалась думать о чем угодно, только не о том, что только что произошло со мной…
Неслышно отворилась дверь, я вздрогнула испуганно и сжалась, но это был Кен. Он помаячил в дверях на свету, мягко и бесшумно подошел ко мне, туфли у него были модные, но уже старческие, на войлоке, присел на край стола.
Он всегда был очень деликатен, старомодно вежлив и холодновато ласков по отношению ко мне. Насколько я успела узнать, в команде Туманских он всегда занимался металлом. Что-то такое, связанное с его родиной, городом Темиртау, и металлургическим комбинатом, который когда-то назывался Казахстанская Магнитка. Рельсы, прокат, белая жесть для консервных банок. Чаще всего он мотался в Китай и, наверное, от этого курил приторно-пахучие китайские сигаретки. И носил на лацкане золотого дракончика.
Вот и сейчас он дымил, и струйка дыма расплывалась в сером отсвете от монитора.
Он молчал.
Я молчала.
Мы молчали долго. Глаза его почти не просвечивали в узковатых щелях на узком и темном морщинистом лице.
— У него большие неприятности. Можно сказать — громадные… — наконец сказал он. — Выпутается, конечно. Он это умеет. По крайней мере, умел. Еще недавно.
— Это он вас прислал? — со слабой надеждой спросила я. — Он? Значит, чует, что виноват?
— Он никогда не бывает виноватым, — покачал Кен головой. — Я его понимаю. Хотя, возможно, до конца он боится признаться в этом даже самому себе…
Конечно, это идиотская выходка, то, что он устроил. А все ведь очень просто. От тоскует. И не только… Он запутался в делах. Ему нужна Нина…
— Я не она. Она не я. Я есть я! — Я встала из кресла.
— А вот в этом я не сомневаюсь… — усмехнулся он. — Как-то я его спросил, к чему он вас готовит? То есть что вы будете делать в нашей команде в конечном счете? На чем сосредоточитесь?.. В конце концов, есть центральная бухгалтерия, отдел ревизии и контроля, служба развития, контактная группа по работе с парламентом и правительством… Мне было непонятно, почему он не дает вам сосредоточить усилия на чем-то одном. Он мне сказал: «Но ведь Нина знала все!» Вот тогда я почти ужаснулся: он решил, что и вы — сможете! Если честно, это ведь она всегда вела его, а не он ее… Хотя она была достаточно умна, чтобы не подчеркивать это, и всегда в нужный момент в нужном месте с нужными людьми умела уйти в тень. А в общем-то он всегда был лишь зеркалом, в котором отражалась она.
— Я… не отражусь? Никогда? — нелепо ухмыльнулась я.
Он смотрел на меня с ласковой печалью. Слез со стола, полез в карман:
— У вас деньги есть? Я могу только чеком…
— Зачем?
— Уходите, пока не поздно, Лиза… Уносите ноги. Вы же не лабораторная крыса, которую свихнувшийся шизик пытается превратить в нечто среднее между мудрой змеей и невинной голубкой… Будь вы постарше, неопытнее, вы бы, конечно, вели себя по-другому.
Он оглядел кабинет и поморщился:
— С мертвыми не воюют. Это не имеет смысла. Вы тут все вымели, чтобы не было даже памяти о Нине Викентьевне. Будь вы не так наивны, вы бы поступили с точностью до наоборот. Устроили бы здесь кумирню, алтарь во имя ее! Воскурили бы свечи и постоянно напоминали бы всем, а главное — ему, что вы преклоняетесь перед этой удивительной личностью и никогда, понимаете, никогда не оскверните память о ней хотя бы тем, что сочтете себя ей равной.. Вы когда-нибудь думали о том, что многим людям, а не только ему, видеть вас здесь просто больно?
— Вам тоже?
