Леcопарк - страница 9

Конечно, если бы кто узнал про утреннюю мою заначку, так разметали бы и солому, и толь, и жесть, а случись, так и плиты бетонные. Люди ж — звери, когда у них жажда. А жажда у них всегда. Потому похмеляюсь я с оглядкой, тайком. Это во-первых. А во вторых… Че-то забыл. С чего я начал-то?.. Да и хрен с ним. Все равно такое редко бывает, чтобы хватило денег и вечером погулять, и утром полечиться. Никогда почти не хватает.

Но в этот раз хватило. Спасибо Казбеку — платит за вытяжки по-царски, хоть и разогнуться потом два дня не можешь. Да нам и не надо! Крыша над головой есть — вот она, над самым носом висит, на ветру качается. Бутылка «Балтики», девятого номера, крепкого, как брага, протекла с утра по измученным жилочкам и успокоила. Для чего же разгибаться? Лежи, отдыхай! Снаружи солнышко жесть прогревает — тепло так, что и спину отпустило, и ногу. Туман в голове, дрема…

Вдруг слышу — вроде как хнычет кто-то. Горько так всхлипывает. Да не дитё и не баба какая-нибудь, а взрослый мужик, по голосу судя. Оно, конечно, тоже не в диковину. Мало ли всякой рвани тут, на пустыре, ночует. И у каждого горе свое или болячка. От той же вытяжки иной раз не то что всхлипнешь — белугой заревешь!

Ладно, думаю, похнычешь — перестанешь. Лежу себе. Только чувствую — не на шутку человек разошелся. Прямо в три ручья обливается! Аж жалко стало. Жалко, что ни черта мне отсюда не видно. Тихонько толь отодвигаю — один хрен, не разглядеть. А он заливается!

— Э! — голос подаю. — Певец! Ты че, в натуре, вшей хоронишь?

Слышу — притих, затаился.

Нет уж, братуха, ты у меня тут не затаивайся. Мне такие соседи даром не нужны. Еще откинет копыта, нюхай потом его…

— Не хочешь разговаривать, так проходи своей дорогой! Чего застрял-то?

Молчит, только шмыгает. Придется все-таки посмотреть, что за зверь…

Выползаю на свет божий из уютного гнезда. В спине, понятно, опять сверло проворачивает, ногу по-живому дерет. А, чтоб те сдохнуть, плаксивому! Вырвал-таки из тепла! Вон захныкал опять. А всей беды-то поди жена заначку отняла…

Обхожу кругом шалашика своего прямо так, на четвереньках, будто пес вокруг будки, только что не на цепи. Вижу — точно, как раз там, где я и думал — в бурьянной канавке позади хибары, — лежит он, дрын с коленками, длинный, худой, плечми трясет да ногой в ботинке рваном по глине елозит. Нет, думаю, ни женой, ни заначкой тут и не пахнет. Такая же пьянь подзаборная, как и я, даже еще горше. Штаны вон обремканы по самую задницу, ноги голые торчат. Да и сверху намотано что-то, больше из дыр, чем из тряпья. Такого-то доходягу даже я могу шугануть!

— Ну, чего развылся тут? — шумлю. — Заткнись!

Дрожит весь, блестит испуганно глазом из-под косм. И хочет рот закрыть, да через губенки стиснутые снова:

— Ыыыы…

— Молчи, мать твою! Задавлю, глиста сопливая!

— Не мо… гу, — икает, — это рефлек-торное…

Ну так бы и съездил по самой гнусавке!

— Еще раз это слово услышу от тебя — не обижайся. Перешибу пополам!

— Не на-до, — всхлипывает, — я не бу-ду.

— С чего воешь-то? С голодухи, что ли?

Головой крутит.

— Ломает, поди, тебя, торчка? Или с недопою блажишь?

Опять не угадал.

— Тьфу ты! — Зло меня берет. — И сытый, и вдетый, и еще недоволен! Живи да радуйся!

Нет, не радуется, только слезы кулаком размазывает.

— Дом у тебя есть? — спрашиваю. — Угол какой-нибудь, шалаш?

Кивает неуверенно.

— Вот и дуй домой!

Опять ревет в три ручья.

— Боюсь! Там — он…

— Что, — говорю, — зелененькие заходить стали? С рожками? Это в нашем деле бывает. Ничего, привыкнешь. Как в следующий раз черти появятся…

— Да какие там черти, Сергей Павлович! — вдруг говорит он. — Ко мне Стылый приходил!

Я и сел.

Сижу, перед глазами бурьян плывет, рожа эта чумазая разъезжается, а в ушах звенит: «Сер-гей Пав-ло-вич…»

— Что с вами?! — Рожа кричит, глаза выпучила.

— Ты меня… как… — И договорить не могу, перехватило дух.

— Вы разве не узнали меня? Миша, помните? Диплом у вас делал! А потом — лаборантом…

Дип-лом… Ла-бо-ран-том… Будто в колодце от стен отдается. Знакомый звон, да не знаю, про что… и вдруг страшно, шепотом, в самое ухо: «Стылый!»

Сразу вспомнилось: вытяжной шкаф в углу, смешанный запах формалина и эссенции, въевшийся в руки, в мебель, в стены лаборатории… Ла-бо-ра-то-ри-и… И человек на стуле передо мной. Бледное, мерцающее в полутьме лицо, будто повисшее над столом отдельно от темного силуэта. Стылый. Мертвые глаза упираются в меня. Черные губы шевелятся беззвучно… Что же он говорил? Что-то страшное и восхитительное… И соблазнительное крайне… Надо же, забыл. А ведь тогда это казалось самым важным на свете.