Таков Вавилон. То сожжет себя ни за что ни про что, то вновь горделиво засияет со своих бугров цинковыми кровлями вперемежку с бедняцкими соломенными стрехами; то заведет серых волов с такими рогами, что на дороге не разминуться, то переведутся они все до одного, и, глядишь, Вавилон уже без ума от маленьких сильных монгольских коньков, на которых в оно время скакали по этим степям завоеватели; то вдруг воздвигнет, на горе целую семью работящих ветряков; то, опаленный таврийскими ветрами, переходит на ручные мельнички — «жорна», бедствует, даже нищенствует помаленьку, но и тут держит своих попрошаек в черном теле и не пускает их по миру позориться. Ежели же какой-нибудь беспутный, бывало, и очутится на миру, то уж молчит, откуда прибыл, или, на крайний случай, назовет Чупринки, Козов, а то и самый Глинск. Что ни говорите, а причастность к Солнечному камню и ко всему остальному, чего уж давно нет, но что способно до скончания века тревожить воображение гордых вавилонян, причастность ко всему этому брала свое.
Доподлинно неизвестно, чего хотели основатели Вавилона, давая своему поселению столь претенциозное название.[2]
Пройти в Ворота бога, пронести через них все лучшее, что было за душой?.. Возможно, и так, возможно, тем неведомым людям захотелось подняться над окружающим миром как можно выше. Теперь мы невольно вспоминаем о них, когда лебединая стая, словно сам дух неукротимости, курлычет над нами во мраке ночи, преодолевая кругосветную усталость, или торжественно молчит, перемеряя провисшими шнурками осенние небеса. И хотя людям прекрасное всегда кажется непривычным, но, как утверждает местный философ, в час испытаний они и сами чем-то напоминают ту лебединую стаю в пути. Уж не тем ли подсознательным стремлением к чему-то, и впрямь непостижимо высокому и потому неосмысленному до конца?.. Об этом каждому свойственно иметь собственные понятия, не претендуя, впрочем, на их окончательность и неоспоримость. За то мы и ценим друг друга, что об одной и той же вещи думаем по-разному. На иного и наш Вавилон может с первого взгляда не произвести впечатления. Следует ли из-за этого сразу же укорять равнодушного или невнимательного, тем более что сам Вавилон от этого нисколечко не потускнеет? Не обретя ни славы, ни величия своего знаменитого предшественника, он все же стоит, тогда как тот существует лишь в легендах и мифах, запредельность коих, полагаем, очевидна всем.
Нелепо искать какие-то роковые совпадения в истории, но наш Вавилон, как и его великий тезка, тоже не избежал уничтожения. Это произошло значительно позднее, в годы войны, а пока что Солнечный камень древних, послужи он дольше, мог бы отметить приближение знаменитых тридцатых годов этого неспокойного века. Именно отсюда мы и начнем сию вавилонскую летопись, любезно приглашая в сотоварищи и помощники читателя и стараясь как можно меньше грешить в ней перед истиной и историей. Надеясь довести повествование и до наших дней, не будем все же торопиться, памятуя, что дерзновенный труд равным образом, как и чтение книг, бывает также и непоспешным, хотя кто из нас не жаждет всей душой скорее довести начатое до конца?
