Дверь не открывали, и я постучал сильнее, кулаком. Что они там, уснули? Я ведь и плечом могу садануть, мне ваши двери, что медведю улей, даром, что полосатые – выломаю. Наконец послышались шаги, дверь приоткрылась и в узкую щель просунулась тощая физиономия с тремя волосинками над ушами.
– Что желает господин?
Голос тоже тощий и редкий, будто его обладателя ни разу в жизни не кормили. Рабский голос, мне такие голоса не нравятся.
– Господин желает видеть твоего господина. И поживее.
С рабами я не церемонюсь. Чего с ними церемонится? Уж коли сложилась судьба, что взяли тебя в полон, так перегрызи горло врагу или себе жилы, но оставайся свободным! Хотя… хотя не мне, наверное, судить об этом. На то Боги есть, они решают… Но рабов всё одно не люблю!
Раб почему-то не спешил выполнять требование. Он смотрел на меня снизу вверх круглыми глазами, в коих давно пропал блеск молодости, и не двигался с места. Странно, но он меня не боялся. Меня обычно все боятся, едва один раз взглянут, а этот стоит и хлопает белёсыми ресницами, будто не понимает, что я вместе с дверью войти могу.
– Господин мой изволит почивать после обеда. Будить не велено.
Голос по-прежнему тощий – но твёрдый, без признаков страха. То ли раб такой смелый попался, то ли он у своего господина в любимцах ходит, знает, что тот его защитит – одним словом, пускать меня в избу он и не думал.
– Добро, – кивнул я, не вдаваясь в спор. Я не любитель споров, ни к чему это, расстройство одно. – Тогда как господин твой проснётся, скажи: заходил, дескать, воевода Гореслав, но ты его не впустил. А когда он на дыбу тебя потянет, так моли бога своего, чтоб тот не позволил тебе долго мучится.
Я сказал это спокойно, безо всякого намёка на угрозу, однако взор дверного стража стал мягче.
– Что ж вы сразу не назвались? Господин велели без промедления вести вас к нему. Ждёт он вас.
То-то же. Дверь гостеприимно распахнулась, и я вошёл в сени. Нет, это у нас сени, а у них так сразу и не поймёшь что: длинный переход с разрисованными стенами, по углам высокие глиняные горшки, а к потолку на цепях подвешены тележные колёса, на коих стоят горшки поменьше. В тех, что поменьше, горит огонь. Я так понял, маленькие горшки для того нужны, чтобы смотреть куда ступаешь и ненароком не разбить горшки большие. Мне кто-то говорил, что эти большие по деньгам дороже прозрачного железа.
Дверной страж провёл меня в горницу, где из всего знакомого доброму человеку стояла одна скамья, да и та настолько хлипкая с виду, что садиться на неё было боязно, того и гляди развалится. Однако я сел. Страж попросил меня обождать, и побежал звать господина. Я рассудил так: бегать он будет долго. Пока ромей встанет, пока порты натянет, пока сапоги обует – я со скуки помру. Поэтому я сел поудобней, благо скамейка затрещала, но выдержала, скрестил руки на груди и стал осматриваться.
Стены в горнице тоже были разрисованы. С одной стороны девка в белой рубахе собирала виноград в круглую корзину, у нас таких не плетут, с другой стороны тоже девка, но уже без рубахи. Купаться, наверное, вздумала. Та, что без рубахи мне понравилась больше. Я на неё поглазел немного и смущённо отвернулся – не гоже за голыми девками подсматривать.
Возле лавки стоял высокий сундук без крышки. Внутри сундука незнамо для чего наделали полок, а на полки наставили посуды – кувшины, кубки, блюда – и всё из серебра да злата. Ну и чудаки эти ромеи, точно дети. Эдак зайдёт незнакомый человек, скрадёт что-нибудь, покуда не видит никто, и уйдёт. Коли хозяин такой богатый, что злато по горнице разбрасывает, так мог бы и сторожа к сундукам приставить.
Хозяина дома я видел всего раз. Слышать о нём слышал, а вот встретиться довелось лишь единожды. Имя у него самое что ни на есть ромейское – Марк Фурий Камилл. В Киеве он многим знаком, потому как у него здесь большое торговое дело и какие-то дипломатические интересы касаемо киевского князя. Поговаривали, что Фурий этот в чести у цареградского василевса и что тот ему многие секреты свои поверяет. Видный, выходит, господин. Но мне нет любопытства до его интересов, я в дипломатику не лезу, я и слово-то это лишь через раз выговорить могу. А виделся я с ним ровно две седмицы назад. Мы по ту пору в Киев пришли, купца одного сопровождали, и собирались в Царьград податься, на службу новую. Вот тут он ко мне и посунулся. Разлюбезный весь такой, улыбающийся, того и гляди лобызаться полезет…
