Вот и равнины Ломбардии. Пахарь уже идет за плугом, крестьянин вышел на работу, но никто не замечает гигантской птицы, парящей в воздухе. На такой высоте едва ли можно разглядеть ее очертания, и если даже ее заметят, то примут за орла или детскую игрушку, пущенную на произвол судьбы, и никто не подумает, что это великое научное открытие.
Анри и Вебер сменяют друг друга каждый час, делают они это вовсе не потому, что устают править машиной, а из простой любезности, чтобы доставить друг другу возможность любоваться действием машины, видеть, как «Эпиорнис» послушно поворачивает, делает эволюцию, меняет направление, поднимается и опускается, ускоряет и замедляет ход без малейшего толчка или сотрясения, с грацией и гибкостью настоящей птицы, реющей в небесной лазури. Чувствуется только легкое покачивание, напоминающее качку парусного судна под напором ветра; но наши путешественники все четверо бывалые моряки, морская болезнь не страшна, и эта умеренная килевая качка их не беспокоит.
— Ну, старина Ле Ген, — говорит Жерар, садясь рядом с отставным матросом, — что скажешь об этом кораблике? Я думаю, он не хуже тех, на которых ты когда-то учился своему ремеслу!
— Да я и не жалуюсь, мосье Жерар! — осторожно заметил Ле Ген.
— Еще бы мы стали жаловаться! Да мы тут как какие-то принцы, унесшиеся на седьмое небо! Черт возьми! Нам нечего бояться ни столкновений с другими судами, ни акул. Признайся, «Эпиорнис» лучше всех кораблей, на которых тебе доводилось служить?
— Не в обиду будет сказано, но в этом маленьком ящичке, который, что и говорить, делает честь мосье Анри, все-таки тесновато. Вот на «Карл-Мартел» было попросторнее.
— Я не нахожу, чтобы здесь было тесно. Или тебе пришла фантазия проплясать джиг?
— Гм! Гм! Частенько мы отплясывали, еще когда я был юнгой…
— То-то ты о себе воображал в то время! Как сейчас вижу, как ты фатовато переваливался с ноги на ногу…
— Что ж, были не хуже других! — сказал Ле Ген, убежденный в своих внешних достоинствах. — А один моряк всегда стоит двух чучел, которые век свой, как коровы, ходят по суше. Вот что!
— Так! Ну, а что же можно тогда, по-твоему, сказать о таких молодцах, как мы, которые овладевают воздушным пространством? Каждый из нас стоит, пожалуй, четырех таких чучел?
— Об этом, мосье Жерар, говорить не стану, так как, пусть уж ваша милость на меня не гневается, не полетим ли мы, сломя голову, вниз, судить еще рано.
— Неужели ты так думаешь? — изумился Жерар. — Но, в таком случае, как же ты согласился отправиться с нами, бедняга?
— Видите, мосье Жерар, — отвечал Ле Ген, выпрямляясь и расставив ноги, как истинный моряк, — я умею повиноваться. Когда я был матросом, я всюду следовал за командиром. Если бы он сказал мне: «Ле Ген, мы полезем в чертову пасть», — я ответил бы: «Хорошо, господин капитан!». С тех пор, как я у вас на службе, ваш батюшка, ваш брат, и вы для меня — командиры, да вот еще мамзель Колетта! Куда вы, туда и я за вами!
— Это так просто! — сказал Жерар, дружески похлопывая его по плечу. — Но мне хотелось бы, чтобы ты побольше увлекался «Эпиорнисом». Признайся же, из всех кораблей, на которых тебе случалось ходить по морю, это самый красивый!
— О! Я нисколько не презираю его, — сказал Ле Ген, критически оглядывая аэроплан. — Работа хоть куда. Но у нас в деревне говорят, что похваляться да насмехаться над волком можно только тогда, когда выйдешь из лесу.
— Вот еще! — с неудовольствием заметил Жерар. — Праздник уже на нашей улице! Мы будем в Трансваале раньше, чем ты успеешь чихнуть, а через месяц будем в Пасси.
— Посмотрим, — дипломатически сказал Ле Ген. Вот уже путешественники миновали вечный город, раскинувшийся на семи холмах, Неаполь, Везувий, Этну, всю Италию, и, стрелой перелетев через Средиземное море, «Эпиорнис» оказался в виду африканского берега.
Странное ощущение испытываешь, несясь в беспредельном воздушном пространстве, не чувствуя под собою даже зыбкой поддержки волн. Жерар не в силах был оторваться от чудного зрелища: вокруг него необъятная даль простора; у ног его с головокружительной быстротой развертывается карта всей земли. Он один только и мог наслаждаться вполне этой картиной. Поглощенный управлением, Анри молча направлял свою крылатую машину в воздушном пространстве. Вебер, как всегда, о чем-то мечтал, казалось, только тело его было тут, а мысль унеслась куда-то далеко. Де Ген философски жевал табак, перекладывая его то за одну щеку, то за другую; его делом было повиноваться, больше он ничего и знать не хотел. Если бы Жерар не указывал время от времени ту или другую страну, над которой они пролетали, никто из них не подумал бы оглянуться.
