Снова я заговорила тихим и низким голосом, тщательно выговаривая слова, сдерживая магию – как сдерживают дыхание, боясь сорваться в крик.
Наверное, по моему виду было ясно, что это не только слова, потому что Рис молча развернулся и направился к Дойлу. Он протянул черному стражу пистолет рукояткой вперед и застыл перед ним на несколько секунд, расправив плечи, сжав в кулаки вытянутые по бокам руки. Словно без оружия он почувствовал себя беззащитным. Если бы он действительно стоял перед угрозой смерти, я бы это поняла, но Китто такой угрозой Рису не был. Стражу не нужен был пистолет.
Он повернулся к нам с судорожным вздохом, ясно слышным за несколько футов. Злость почти исчезла, а то, что осталось, оказалось едва прикрытым страхом. Дойл был прав: Рис боялся Китто, точнее, гоблинов. Это было чем-то вроде фобии. Фобии, имевшей реальные корни – такие фобии почти не поддаются лечению.
Он остановился прямо перед нами, глядя на меня. На лице отражалось недоверие, но под недоверием была такая ранимость, такая незащищенность, что мне захотелось сказать: не надо, ты не должен этого делать... Но я бы солгала, Он был должен это сделать. Если ничего не делать, Рис станет выходить из себя все чаще, и кончится тем, что Китто будет ранен или еще хуже. Мы не могли рисковать договором. И я отвечала за Китто. Я не вполне представляла, в чем состоял бы мой долг, если бы Рис убил его в приступе паники. Мне не хотелось оказаться перед необходимостью отдать приказ о казни друга, которого я знала всю мою жизнь.
Я хотела успокоить Риса, сказать ему, что все хорошо, но опасалась показаться слабой. Так что я просто сидела, держа на коленях съежившегося Китто, и молчала.
– Я всегда уходил из спальни, когда ты была с... этим, с ним, – заявил Рис. – Что мне делать теперь?
С меня хватило. Жалость к Рису исчезла сразу же. Я посмотрела на Китто:
– Я предлагаю тебе малую плоть или слабую кровь.
"Малая плоть" была гоблинским эвфемизмом для предварительной сексуальной игры. "Слабая кровь" означала слегка прокушенную кожу или даже едва набухший рубец. Существовала реальная возможность, что Китто выберет что-нибудь, для чего мне не понадобится специальная помощь, чтобы отвлечься. Я понемногу обучала гоблина новым определениям для петтинга и предварительных ласк, терминам гораздо менее травмирующим для всех заинтересованных лиц.
Он опустил взгляд, избегая встретиться с кем-нибудь глазами, и прошептал:
– Малую плоть.
– Решено, – сказала я.
Рис нахмурился:
– Что это было?
Я перевела взгляд на него.
– Перед сексом с гоблинами всегда обговаривают условия. Если этого не сделать, дело кончается травмами.
Он нахмурился еще больше:
– Я был пленником на ночь. У меня не было возможности ставить условия.
Я вздохнула и покачала головой. Почти все сидхе, благие или неблагие, очень мало знают о любой культуре, кроме своей собственной. Есть такой живучий предрассудок, утверждающий, будто все, что не имеет отношения к сидхе, не стоит изучения.
– На самом деле, по законам гоблинов, была. Если бы они тебя пытали – да, тогда тебе оставалось бы только терпеть все, что с тобой делают, хотя, если совсем честно, кое-какая возможность торговли есть и в случае пытки. А в случае с сексом обговорить условия можно всегда. Такой у них обычай.
Складка между бровями Риса стала еще глубже. Единственный его глаз глядел с такой растерянностью, с таким страданием... Я спустила Китто с колен и встала лицом к лицу со стражем, поместив маленького гоблина почти между нами. Впервые Рис, кажется, не замечал, насколько близко к нему находится гоблин.
– Гоблины тебя все равно изнасилуют, защититься от этого нельзя, но ты можешь диктовать условия – что можно и что нельзя делать.
Его рука медленно поднялась к шрамам на лице, но остановилась, не завершив движения, и повисла в воздухе.
– Ты хочешь сказать... – Он не договорил.
– Что ты мог запретить им наносить тебе увечья, остающиеся навсегда. Да.
Очень, очень мягок был мой голос, произносящий эти слова. Я и хотела сказать это Рису, и боялась – уже несколько месяцев, с тех пор как узнала, как он потерял свой глаз.
