И вот она в кабинете.
И вот она вылетает из кабинета.
Кто же мог знать, что вместо неизбежно улещаемого или запугиваемого административного бугая, она наткнется на угрюмую, рябую надзирательницу с банкой горчицы вместо сердца.
Ладно, зайдем с другой стороны, сказала себе Лариса и зашла. Вечером того же дня.
— Кто у нас будет жить?! — Взвился, успокоившийся было отец.
— Человек, которому надо помочь.
— Ты выходишь замуж?
— Я еще не решила.
— Подожди, даже если бы уже решила…
— Папа. — Сказала Лариса, и на щеке у нее задергалась гандбольная жилка.
— Ты давно с ним знакома?
— Несколько дней, но это не играет никакой роли.
Капитан пошел к холодильнику и там выпил две рюмки водки одну за другой, зная, что сейчас–то женщины ему и слова не скажут.
— Кто он?
— Это удивительный человек, ты сам это увидишь.
— Ну, хотя бы месяц, ну, полгода, вы встречаетесь, я…
— Нельзя ждать полгода, папа. И месяц нельзя.
— Почему?
— Его завтра уже выгонят из общежития.
— Почему?!
— Потому что до этого его выгнали с работы.
Капитан закашлялся, а потом захрипел.
— Папа, выпей еще водки.
Преодолев таким образом отцовскую преграду, Лариса обернулась к матери, та уже несколько раз тяжело вздыхала, прикидывая, какой подарочек приготовлен для нее.
— Мама, мне нужно сделать операцию.
— Операцию? Какую?!
— Папа, выйди, пожалуйста.
Выслушав соображения дочери, Нина Семеновна смешалась.
— Послушай, дочка, а ты уверена, что тебе нужен такой… друг, который…
Лариса посмотрела на маму настолько ласково, настолько обезоруживающе, что в голове Нины Семеновны ничего не осталось, кроме попыток прикинуть и сообразить, что она скажет главврачу, и кого из хирургов придется просить, чтобы все сошло тихо, без сплетен.
— Когда это нужно, Ларочка?
Дочка ответила модным комсомольским слоганом той поры:
— Это было нужно вчера.
Голова активистки работала как аэропорт Шереметьево, все рейсы были расписаны по минутам, и никаких накладок. На утро следующего дня была назначена операция. На обеденное время встреча капитана Конева и поэта–сварщика, вечером должно было состояться объединение тем.
Но опять–таки замешались в стройный расклад некие нюансы. Когда Лариса лежала под кристально–крахмальной простыней, а мама сидела рядом, держа ее за руку, а хирург с медбратом обсуждали в курилке некоторые аспекты произошедшего только что вмешательства, в палату заглянула виноватая физиономия с белыми глазами–окулярами. Лариса не вскрикнула, не сжала руку матери своей гандбольной ладонью, она грустно улыбнулась.
— Я так и знала.
Да, она надеялась на лучшее, но лучшего не случилось. Капитан Конев через полчаса беседы с поэтом, выгнал его из дому, даже не допив его водки.
— Что он сказал?
— Он говорил непонятно. Мол, один — один.
— Какой один — один?
Мать опустила голову и всхлипнула.
Поэт переводил свой совиный взгляд с одной женщины на другую, ничего, разумеется, не понимая.
— А-а. — Сказала Лариса, начиная догадываться в чем дело.
Поэт добавил.
— Он сказал, что если въеду я, то он пошлет за Викторией Владимировной.
Мать всхлипнула еще громче.
Лариса знала, когда можно и нужно надавить, а главное — на кого. Сейчас давить на отца было не нужно, и нельзя.
— Мам. — Она слегка дернула Нину Семеновну за руку. — Ничего не поделаешь.
— Чего не поделаешь?! — Мрачно, неприветливо спросила мать.
— Придется ему, — она ткнула пальцем в поэта, — искать место здесь.
— Где здесь, ты очумела?!
— Конечно, не в этой палате…
— Я говорю, очумела!
— Я только что лишилась девственности, так ты хочешь, чтобы я тут же лишилась и мужа.
При слове «мужа» сварщик потупился, ему казалось, что сейчас назвали слишком большую цену за то жилье, которое ему, возможно, подыщут, но все его вещи сейчас валялись в предбаннике общежития, и ему обещали, что уже вечером они будут валяться на улице в снегу.
Лариса повернулась к сварщику.
— Я же тебя просила не читать отцу стихи. Он офицер, он не поймет.
Поэт развел руками.
— Я читал переводы. Гонгору.
