— …Ты где тут? — придерживая дыхание, спросил Пашка, шаря в темноте.
Руки его опоясали ее, к лицу прижалась его влажная кудрявая голова.
— Варька, жена, чего мне с тобой делать?.. — шептал он ей прямо в рот, терся солеными от слез губами о ее прижженные огнем щеки. — Бить рука не поднимается!..
Варе казалось, что она не может обронить и слова. Но она сказала:
— Лучше бы совсем убил!.. — И не узнала своего голоса.
Утром Пашка открыл глаза и спросил:
— Куда это ты?
— Пора мне…
— Не ходи.
Наверное, он считал, что это просто — взять и не пойти на смену. Право у нее есть: муж с фронта пришел. И то, что Варя молча продолжала собираться, опять больно зацепило Пашку, колыхнуло злую ревность. Он встал и быстро начал обувать сапоги.
— К директору пойду, — сказал он, покусывая губу. — Пущай уж стерпит, что одной стахановкой меньше будет.
Варя обернулась и в первый раз взглянула ему прямо в глаза. В черноте рабочей одежды ее лицо показалось Пашке очень маленьким и почти неживым. Он увидел густо-синие тени подглазниц, черноту ее губ и спросил тревожно:
— А то, может, к доктору?..
— Не надо, — тихо ответила Варя и неслышно ступила за порог.
9
На заимке, зажатой в лесочке, еще держался больной апрельский снег. Торчали почерневшие за зиму жердины ограды, за которой ближний колхоз весной высевал ячмень. На косогоре сторожем стояла корявая, сильная черемуха. Ларион прислонился к ее необхватному стволу и молча смотрел на бледное поле, на котором умирал снег. Под самой черемухой уже было черно и вязко, виднелись облизанные таянием корни.
Спускался холодный сиреневый вечер. На большаке уныло пели телеграфные провода, на них отдыхали маленькие черные воробьи, совершавшие перелет из одного голого перелеска в другой.
Ларион думал. Вчера за всю смену Варя к нему не подошла. Он гонялся за ней по цеху глазами, старался в грохоте и стуке расслышать, что она говорит другим. И видел, что, как она ни старается держаться бодрее, ничего у нее не выходит и что ей очень худо… Он не рискнул подойти и заговорить. А ночью не уснул ни на полминуты.
Сегодня она сама позвала его, чуть слышно сказала, чтобы он приходил сюда, на эту заимку. А он-то уж и не надеялся, что она подойдет.
…Варя пришла не с той стороны, откуда он ее ждал. Неслышно скользнула она темной тенью через поле и стала почти за спиной у Лариона.
— Я с Бушуева хутора… — сказала она. — Будто — то к тетке ходила. Долго-то мне нельзя, Ларя, — и настороженно оглянулась. — Пойдем в рощу, тут с дороги видно…
— Боишься? — угрюмо усмехнулся Ларион. — Значит, с ним жить решила?
Варя молчала. Роща, куда они зашли, дышала вешней сыростью. На березовых пнях стыла розовая мутная пена. Ссадины на белой коре точили сок.
— Чего ж ты плачешь? — спросил Ларион. — Плакать-то надо мне, дураку. Верил тебе…
Они сидели на мшистой лиственной коряге, на половину вмерзшей в серый снег. Слышно было, как скрипит под ветром высокая, наполовину сухая ель…
— Давай, Варя, уедем куда-никуда!
Она покачала головой.
— Легко сказать!..
Лариону не хотелось выглядеть жалким.
— Ясное дело! — бросил он, вдруг ожесточаясь. — Разве же ты пойдешь из своих хором, с пуховых-то перин, ко мне в барак, на матрас из третьевогодняшней соломки! Пригрела на срок, ну и хватит!
Варя положила ему голову на плечо.
— Раньше уезжать-то надо было… А теперь если сил-то нету у меня. Ларя… Тогда что?..
Ларион посмотрел на нее пристально. Тронул ладонью ее лицо.
— Шибко он тебя… обижает?
— Любит он меня, — коротко сказала Варя.
Ларион резко отодвинул ее и поднялся.
— Ну, раз любит, значит, все! Спасибо, что хоть долго за душу не тянула, не игралась, как кошка с мышом.
— Ларя!
Он отбросил ее руку.
— Убери!
— И сказать по-хорошему не дашь?
Ларион повернулся и зашагал, надвинув лисью шапку на самые глаза. И Варя, оставшись одна в темной сырой роще, показалась сама себе такой горькой и побитой.
— Ларя! — в последний раз крикнула она ему вслед и побежала, спотыкаясь.
Он только чуть приостановился, но не обернулся и махнув рукой, пошагал прочь. И Варя одна побрела через сиротски-бледное, пустое поле.
…Дневная смена шла к концу. Сыпались искры из печи, грохал молот. На металлические плиты пола ложились багряные языки, словно разливалась живая кровь. В раскрытую дверь рвался солнечный луч, вихрилась жаркая пыль, как сотни мельчайших птах, которых без солнца и не увидишь.
